Даниэль Дакар - Фабрика героев

Чтобы чем-то занять руки, он попросил разрешения закурить и получил его при условии, что предложит сигару и даме. Мэри по достоинству оценила аромат незнакомого табака, заметив лишь, что «Восход Тариссы», к которому она привыкла, не столь крепок, да и сама сигара тоньше. Никита со смехом заявил, что если его гостья не осилит «Анатолию» целиком, она может, если пожелает, для каждой затяжки раскуривать новую сигару, был шутливо обвинен в мотовстве и охотно согласился с этим. Нет, положительно, вечер удался на славу. Приятная беседа, сигара, коньяк… Только почему-то в салоне стало заметно жарче. Система терморегуляции сбоит или он просто выпил больше, чем следовало? А может быть, дело в том, что взгляд, будто намагниченный, все время соскальзываем к распахнутому вороту рубашки сидящей неподалеку женщины? Вот в этом и заключается главный недостаток дружеской беседы — перенести ее в плоскость флирта совсем непросто…

Судя по всему, Мэри заметила и взгляды, которые бросал на нее исподтишка собеседник, и внезапно возникшую напряженность, но истолковала их по-своему. Безуспешно попытавшись найти в зоне досягаемости качественную отражающую поверхность, она, наконец, решительно обратилась к Никите:

— Простите, у вас здесь не найдется зеркала?

— Зеркала? — удивленно переспросил он. — Зачем вам зеркало? Поверьте, Мэри, вы прекрасно выглядите!

— Видите ли… — Мэри замялась, — у меня создалось впечатление, что либо с моим лицом, либо с одеждой что-то не в порядке. Вы так пристально смотрите…

А, была не была!

— Я смотрю на вас, потому что вы мне нравитесь. Вы удивительная женщина, капитан Гамильтон, мэм, — Никита старался говорить легкомысленным тоном, но глаза оставались серьезными. — Я благодарен судьбе за то, что она позволила мне встретить вас и, пусть совсем недолго, наслаждаться вашим обществом.

Мэри окинула его долгим внимательным взглядом, встала с дивана и отошла к иллюминатору. За толстым, абсолютно прозрачным стеклом плыл шар Бельтайна, на орбиту которого крейсер вышел где-то между телятиной и коньяком.

— В Нью-Дублине ночь, — произнесла она невпопад, и Корсаков, поднявшись на ноги, решился:

— Мэри, мы оба офицеры, ни одному из нас не принадлежат ни его жизнь, ни его смерть; нас обоих ведет за собой долг перед нашими государствами. Совсем скоро вы спуститесь на Бельтайн и будете участвовать в восстановлении родной планеты, а я вернусь в империю и после отпуска снова уйду в рейд. Возможно, мы встретимся снова, и очень скоро. Возможно, не встретимся никогда. Но сейчас в Нью-Дублине ночь, и я хочу, чтобы вы разделили ее со мной.

Мэри молчала так долго, что Никита потерял всякую надежду не только на согласие, но даже на ответ. Однако извиниться он не успел — она заговорила, глухо и безучастно, не оборачиваясь и водя пальцем по стеклу иллюминатора:

— У меня есть встречное предложение, Никита. Я рекомендую вам подождать до спуска на Бельтайн. Ведь вы же спуститесь? Наверняка Совет будет рад приветствовать командующего союзников, и потом, этого требуют правила уже обсуждавшегося сегодня этикета…

— Разумеется, я спущусь, — осторожно согласился Никита, — но почему вы заговорили об этом?

— Видите ли, — Мэри на секунду оторвалась от созерцания планеты, послала ему странную, как будто замороженную улыбку, и снова повернулась к иллюминатору, — я не могу говорить обо всей Галактике, но в Лиге Свободных Планет самыми красивыми женщинами официально признаны бельтайнки. К сожалению, это правило не распространяется на пилотов, красота не относится к тем признакам, которые призваны передавать по наследству подбираемые генетиками пары. Но даже но меркам пилотов я некрасива. Это не кокетство, — покачала она головой, пресекая вырвавшиеся было у Никиты возражения, — обычная констатация факта. Когда вы ступите на Бельтайн, вас встретят самые красивые женщины на три десятка парсеков окрест. Давайте договоримся так: если и после этого вы захотите повторить мне то, что сказали только что, я приму ваше предложение. Принять его сейчас было бы с моей стороны нечестно. Я не хочу быть нечестной. По отношению к вам — не хочу.

Двумя шагами Никита преодолел разделяющее их расстояние, за плечи, осторожно, но решительно, развернул Мэри лицом к себе. Сильные пальцы сжали, приподнимая, подбородок:

— А эти женщины, о которых вы говорили… Эти красавицы… Они могут рассчитать курс крейсера или смести выхлопом маршевых двигателей абордажные капсулы?

Мэри, не делая попытки высвободиться, смотрела ему прямо в глаза:

— Разумеется, нет, — судя по тону, которым это было сказано, самая мысль о подобной возможности показалась ей нелепой. Жесткие губы Никиты были совсем близко, так близко, что дыхание обожгло ее кожу:

— Так я и знал, что ты попытаешься подсунуть мне дурнушку.

Мужчина, женщина, приглушенный свет, сброшенная одежда. Парение между сном и явью, между вчера и завтра, между фактом и вымыслом, между белым и черным, между звуком и тишиной…

— Я сделал тебе больно? — мужчина осторожно гладит голову женщины, уже начавшую покрываться микроскопическим ежиком. Кончики волос колют ладонь, ему щекотно и он слегка улыбается.

— Нет. А я тебе? — женщина проводит подбородком по плечу мужчины, где проступают пятна следов от вцепившихся пальцев.

— Нет. Мэри, почему ты мне не сказала?

— А если бы сказала? Что бы это изменило?

— Это изменило бы все.

— Вот именно поэтому и не сказала, — женщина шевелится, пытаясь устроиться поудобнее. Сибаритски-просторный, для двоих широкоплечих диван все же узковат. — Боюсь, я испортила обивку…

— К черту обивку! Послушай, я…

— Никита, — пальцы женщины предостерегающе накрывают губы мужчины. — Ты слишком много думаешь о том, что могло бы быть. А я живу здесь и сейчас. Или не живу, — она слегка пожимает плечами. — Может быть, я умерла, тогда, на шестой палубе, и все это — последняя вспышка активности угасающего мозга. И сейчас откроется вон та дверь и на пороге встанет Петр-ключарь. Впрочем, надеюсь, что нет. Старик будет шокирован, к тому же я сейчас не в той форме, чтобы даже просто рассказать кому-нибудь о своей жизни, не говоря уж о том, чтобы как-то оправдаться. Да и не хочу я оправдываться. Не уверена, что Господу нужны мои оправдания, хотя мать Альма, прежняя аббатиса, не согласилась бы со мной. Знаешь, на Бельтайне живет один старый упрямец… надеюсь, что все еще живет. Так вот, он сказал однажды: «Бог, поди, не дурак». Мне было тогда четырнадцать лет, но я запомнила его слова. Потому что очень хотела верить, что именно так и обстоит дело. Как ты думаешь, он прав?

— Не знаю. Но в одном я уверен: ты жива. И если кто-то сейчас сунется в ту дверь, это точно будет не апостол Петр. И я запущу в него… — мужчина шарит свободной рукой возле дивана, — вот этим ботинком.