Владимир Контровский - Криптоистория Третьей планеты

Ужин прошёл почти так же, как всегда, по многолетней устоявшейся схеме, хотя разговор, естественно, шёл вокруг того, что случилось.

— Так что, папа, это действительно можно считать началом третьей мировой войны? Президент Буш сказал…

— Эта война, Элизабет, началась давным-давно, когда крестоносцы впервые ступили на землю Палестины — или даже раньше, когда копыта боевых верблюдов воинства Аль-Тарика [51] Арабский завоеватель, вторгшийся в 711 году на территорию Испании. подняли пыль над южным побережьем Иберии. Именно тогда столкнулись два мира, точнее, два миропонимания. А сейчас — сейчас это просто продолжение. «Природа не терпит пустоты» — надеюсь, ты помнишь ещё со школы этот постулат?

— Дорогой, ты не на кафедре и не выступаешь с докладом, — заметила Анн-Мари.

— Извини, я просто хотел выразиться попроще. Противовес необходим: если его нет, то любая структура — и государственно-нравственная в первую очередь — обречена на быстрый распад. Могущественнейшие империи — Римская, например, — рушились тогда, когда внешнего врага больше не было. После окончания холодной войны благополучно испустила дух «Империя Зла», красная угроза приказала долго жить, и противостояние Восток — Запад завершилось. И что прикажете делать дальше? Впрочем, и приказывать-то не надо: закон противовеса суть объективный закон, как и прочие законы природы — или, если угодно, Всевышнего. Так что если бы Аль-Кайды и Бен Ладена не существовало, их срочно потребовалось бы создать искусственно. Колумбийская наркомафия или транснациональная организованная преступность на роль Врага не тянут — идейная начинка не та, вернее, она вовсе отсутствует. А в данном случае всё на месте… Будет теперь какая-нибудь «Ось Зла», государства-изгои, угроза с Юга или что-нибудь в этом духе — ярлыки значения не имеют.

— Если бы ты знал, — Анн-Мари тяжело вздохнула, — как меня иногда раздражает твоя высоконаучная привычка рассуждать обобщёнными категориями! А чисто по-человечески? Ведь в любом из этих самолётов могла бы оказаться Лизетта! Или Жан-Пьер с приятелями гулял бы по Елисейским полям, а в это время в урне сработало бы взрывное устройство, засунутое туда арабом-мусорщиком! Тогда как?

— Не надо чересчур драматизировать, равно как и не стоит делать из меня эдакое бесчувственное чудовище, академического монстра не от мира сего, не замечающего ничего вокруг.

— Ну почему же «ничего»? Смазливые физиономии девиц и стройные ножки под короткими юбками ты очень даже замечаешь — я же не слепая! Но я…

— Анни, — миролюбиво ответил Жерар, — не вали в одну кучу креветки и сливовый джем: получится невкусно. Я человек и отец, а не просто житель этой планеты и гражданин одной из стран на её поверхности. И именно поэтому меня гораздо больше во всей этой сегодняшней истории волнует утренняя её часть — видение Элизабет и странный фокус с телевизором. Как ты думаешь, почему я попросил тебя не болтать — прости за резкость — об этом?

— Наверно, ты… Ты не хотел, что бы нас считали ненормальными?

— И это тоже, но главное в другом: все мировые спецслужбы сейчас стоят на ушах. Как ты думаешь, какие вопросы будут задавать в префектуре девушке, которая узнала за несколько часов до трагедии о том, что произойдёт — в деталях? В нашем прагматичном мире не так много места для ирреального, так что прямолинейные полицейские мозги сработают вполне определённым образом: а откуда ей всё это стало известно? А расскажите-ка нам поподробнее обо всех ваших друзьях-приятелях, мадемуазель Рану, — особенно о смуглокожих! И очень нужна вам обеим вся эта нервотрёпка, а?

— Жерар, дорогой… Я об этом даже и не подумала… Ужас…

— Ну всё, всё, успокойся. Ничего не случилось — так что нет и причин для волнения. Пусть это будет нашей тайной, а что за этой тайной стоит, я постараюсь разобраться — по мере моих сил и возможностей. И как только…

— Ты знаешь, отец, — голос Элизабет звучал сухо и непривычно; и никогда раньше не слышал профессор Рану таких интонаций в голосе своей взбалмошной дочери, — я, кажется, поняла. И мне не по себе от этого понимания… Я всегда посмеивалась, ты помнишь, стоило кому-нибудь хотя бы заикнуться о потустороннем или сверхъестественном. И точно так же я иронизировала по поводу любых твоих высказываний на эту тему, — если они, конечно, не были шуточными. Но ты, папа, никогда не шутил над этим… Так вот… Подожди, не перебивай меня, я сама собьюсь, — девушка хрустнула пальцами. — На самом-то деле ощущение присутствия чего-то непонятного, живущего везде, никогда меня не покидало — с тех пор, как я только-только начала осознавать себя… — Элизабет прерывисто вздохнула, словно сбрасывая с плеч тяжёлый, много лет носимый груз, и продолжила:

— Первый раз я увидела в детстве. Тогда я не придала этому особого значения: мало ли что может присниться романтической девочке, начитавшейся волшебных сказок и рыцарских романов! Точнее, я восприняла всё как должное, как подтверждение моих представлений об окружающем меня мире, в котором непременно должно найтись место чудесному. С детьми часто так случается… Это потом уже, позже, по мере взросления, попадая под страшное по своей силе воздействие общества с его стереотипами, мы перестаём летать во сне, а тогда… Но со мной мои детские сны осталось навсегда. Шли годы, а чуда всё не было и не было… Я много читала на эту тему, тщательно скрывая от других — и от тебя, папа, — своё тайное. Ты помнишь моё отношение ко всему этакому — я всегда посмеивалась… Так вот, я всего лишь защищалась от возможного скептически-иронического отношения, и маска здравомыслящей особы приросла к моему лицу и сделалась моей второй — или первой? — кожей. И все эти годы я ждала, ждала неизвестно чего…

— И что же ты… видела? — Вопрос получился естественным, без малейшей примеси наигранности или фальши, — впрочем, Жерар и был искренен.

— Что видела? О, об этом можно рассказывать бесконечно долго… Нечто прекрасное, невероятно далёкое, мир, населённый богами. Богами в одеждах цвета неба… И я среди них — такая же, как они… Сладко до боли, и просыпаться не хочется…

С годами я стала серьёзнее — жизнь заставила, — но своё я продолжала хранить в тайниках души. У меня был один… знакомый, фанатик восточных философских воззрений. Он научил меня чтению ленты реинкарнаций. Не скажу, что я вызнала столь уж многое из своего прошлого — большинство картин расплывчаты и неоднозначны, как изображение на экране плохо настроенного телевизора с плохой антенной. Хороший психиатр вообще списал бы всё это на игру больного воображения, посоветовал бы принимать транквилизаторы и поскорее выйти замуж, дабы стать добропорядочной матерью семейства. А я…