Владимир Контровский - Криптоистория Третьей планеты

Мичман выскочил из пагоды и быстро пошёл — перейти на сумасшедший бег мешала осторожность — по пыльной, прогретой летним солнцем улице, мимо хрупких игрушечных домиков, не оглядываясь назад и даже не глядя по сторонам.

«Но что же хотел сказать мне японец, хотел — и не смог? — смятенно думал он. — Или монаху… не позволили договорить?».

Весь ход войны после гибели 1-й Тихоокеанской эскадры и взятия японцами Порт-Артура был уже всего лишь агонией — и безуспешные попытки армии задержать наступление японцев, исправно получавших пополнения и снаряжение морем и наносивших русским одно поражение за другим, вплоть до Мукденского разгрома; и беспримерный переход 2-й Тихоокеанской эскадры вице-адмирала Рождественского через три океана, закончившийся Цусимской катастрофой.

Российская империя поспешила заключить Портсмутский мир. По всей необъятной стране уже занималось пламя революции, и не принёсшую славы войну надо было заканчивать. Даже если на суше удалось бы завалить солдатским мясом измотанные японские армии, бороться с господствовавшим на море флотом адмирала Хейхациро Того было уже нечем — почти все русские корабли лежали на дне Жёлтого и Японского морей.

Война была проиграна, проиграна окончательно и бесповоротно, и не будет большим преувеличением сказать, что её исход решили (кроме тех объективных причин, на которые так любят ссылаться историки): взрыв под килем «Петропавловска» (на котором непонятно почему оказался адмирал Макаров) японской мины (непонятно почему не вытраленной); японский тяжёлый снаряд, отправивший в небытие адмирала Витгефта (непонятно почему пренебрегшего спасительной бронёй); неразорвавшийся русский снаряд, угодивший в рубку «Микаса»; и полный ступор, охвативший адмирала Ухтомского на заключительной фазе боя 28 июля и позже адмирала Вирена в Порт-Артуре — он не сделал ни единой попытки спасти вверенные ему корабли 1-й Тихоокеанской эскадры. В мышеловке порт-артурской гавани флот был обречён на сто процентов, а при отчаянной попытке прорыва во Владивосток или же прямо навстречу эскадре Рождественского (автономные крейсера-броненосцы «Победа» и «Пересвет» специально проектировались и строились для длительных рейдов в океане) удача могла бы и улыбнуться, тем более что наступало время долгих осенних ночей. Морская блокада японским флотом Порт-Артура не была, да и не могла быть абсолютной.

Что же касается эскадры вице-адмирала Рождественского, то всё случившееся с ней идеально укладывалось в рамки сценария. Война Выбранной страны с Островной империей обязана была закончиться эффектным поражением первой. Именно эффектным, таким, которое потрясло бы до самого основания весь уклад жизни Российской империи. А что может быть эффектней, чем беспримерное, граничащее с полным уничтожением поражение гордящегося своей славной двухвековой историей флота? Разгром (при котором противник и потерь-то практически не понёс), завершившийся позорной, не имеющей аналогов в боевой практике паровых броненосных флотов сдачей в плен в открытом море пяти кораблей? И если Небогатов с остатками эскадры был окружён всем японским флотом (перед лицом такой подавляющей силы его поступок хоть как-то может быть понят), то Рождественский на борту исправного миноносца «Бедовый» сдался истребителю «Сазанами» один на один.

Принимая во внимание сценарий, можно объяснить очень многое. И то, что неготовая эскадра была послана в бой, и то, что во главе её оказался именно Рождественский, с энергией и упрямством буйвола ведший флот и Россию к катастрофе и не сворачивавший до тех пор, пока сворачивать не стало поздно. Он провёл эскадру через три океана только для того, чтобы угробить эту последнюю надежду обречённой империи. А что до ошибок адмирала в Цусимском бою, так он должен был их сделать. Русские не только не имели права победить, но даже нанести врагу ощутимый урон. Попытавшийся пойти наперекор Макаров погиб, а Рождественский прекрасно справился с отведённой ему «сценаристами» ролью. Одержимый непомерной гордыней, он и не замечал, что послушно выполняет чужую могучую волю, словно жертва, которую тащат к алтарю Кровавых Богов. Правда, остаётся малопонятной коллективная глупость высших военных чинов Российской империи и самого царя (ведь предупреждения звучали, но остались всего лишь пророчествами Кассандры).

Но это уже просто — на Третью планету была послана не одна Тень.

Под колёса поезда ложились бесконечные вёрсты Сибирской железной дороги. Перебирая стальными круглыми лапами, состав, подобный длинному железнотелому змею, полз и полз с востока на запад по поросшей шерстью лесов спине громадной империи. Империя же, приходя в себя от унизительного поражения, отхаркивалась кровавыми плевками забастовок и бунтов, — а кровяная мокрота есть вернейший признак тяжкого заболевания, поразившего всё нутро некогда энергичного и сильного организма.

По сторонам железнодорожного полотна зелень тайги уже густо закрасило белизной снегов — зима вступала в свои права. Когда на редких станциях в вагоне открывали двери, внутрь врывались плотные клубы густого холодного воздуха, жадно вытеснявшего живое тепло. Так и на всю империю надвигалось нечто, выстуживая привычное, десятилетиями и веками налаженное.

Мичман Сомов чувствовал это, но не смог бы объяснить словами своё ощущение предчувствия. Словно открылось в душе его что-то новое, дающее возможность совсем по-иному взглянуть на всё происходящее, взглянуть и оценить. Андрей сильно изменился — и после Цусимы, и после плена, и особенно после того странного, если не сказать больше, случая в пагоде храма. Не было больше восторженного юноши, на смену полудетскому видению мира пришла мудрость, очень редко присущая человеку столь молодых лет.

Возвращавшиеся из плена офицеры по большей части проводили время за обильными возлияниями, радуясь освобождению из неволи (пусть даже и не очень тяжкой) и временной свободе от жёстких рамок службы. Сомов почти не принимал участия в этих почти непрерывных пирушках — он смотрел на то, что происходило вокруг, смотрел и впитывал. И по мере понимания ему становилось жутко.

Мичман, как и многие молодые офицеры, видел тот непорядок, который ржавчиной разъедал существовавшую вроде бы стройную систему, и желал перемен. Нет, его вряд ли можно было назвать революционно настроенным, просто небывалый разгром, учинённый японцами российской армии и особенно флоту, привёл Андрея к пониманию того просто факта, что дальше так продолжаться не может — что-то надо менять.

Но вместе с тем молодой офицер различал смутные очертания наползавшей чёрной тени, и ему становилось холодно. Тень эта не несла обновления, наоборот, прикидываясь для измученной неустроенностью страны спасительницей, она преследовала свои собственные цели, очень и очень далёкие от тех, к которым стремилось в мечтах и чаяниях — так или иначе — большинство населения огромной державы.