Анатолий Спесивцев - 5. Настоящий потоп .Редакционное название "Есаул из будущего. Казачий Потоп"

Поэтому призыв о помощи от протестантов Польши и Литвы стал для шведской армии спасательным кругом в бурном море проблем и трудностей - легитимным поводом нарушить соглашение от тридцать пятого года. Канцлер Швеции связался с опасавшимися нашествия с востока магнатами и заверил их в сохранении их привилегий.

К этому времени страдавших от недостатка продовольствия шведов, ещё быстрее, чем в нашей истории, вытеснила из Чехии имперская армия Галласа. Вчистую уступая шведским генералам в таланте, имперский командующий, опираясь на мощные крепости юга Чехии, имея возможность закупать продовольствие в Сербии, буквально выдавил армию Бренера на север. Несмотря на регулярные насильственные рекрутские наборы в контролируемых районах Германии, число шведских солдат уменьшалось. Дезертирство приобрело массовый характер, да и болезни среди изнурённых людей порой выкашивали подразделения не хуже картечи. Особенно пострадала конница, требовавшая куда больше средств для содержания.

Две шведских армии вошли в Польшу. Бреннер с сорокатысячной армией вломился в западное Познаньское воеводство, а двадцатитысячная армия срочно вызванного из отставки маршала Швеции графа Горна атаковала польское Поморье из шведского.

Один бог знает, как бы всё повернулось при жизни Густава Адольфа, однако в тридцать девятом году, через семь лет после его гибели, шведская армия даже не пыталась притворяться рыцарским войском. Да и затруднительно ей это было делать. Шведские солдаты и выглядели, и вели себя как огромная банда разбойников. Везде, куда вступала нога шведского солдата, царили страх, убийства, грабежи и насилие. И на этой земле они поступали так же, как в соседней Германии, не видя не малейшего основания для изменения поведения.

Попав в неразграбленные районы Польши, исстрадавшиеся от голода и лишений солдаты, большинство которых к шведской нации не принадлежали, отрывались по полной программе, вымещали на мирных жителях и гордых шляхтичах обиду за их сытый вид. Горожанам поначалу было легче, с них просто брали налог на войну, а вот в сельской местности солдаты армии вторжения инстинктов не сдерживали. Грабили не только безответных хлопов, но и гордых шляхтичей, да юбки задирали у женщин, не спрашивая их согласия или сословной принадлежности. Возможно, именно многочисленные изнасилования шляхтянок окончательно и склонили благородное сословие Польши к упору на борьбу именно со шведами, благо на юге враги остановились.

Ставшее обычным для Германии, такое поведение быстро настроило большинство поляков против "спасителей". Огромную роль в неприятии шведов сыграла религиозная вражда. Хотя в армии Кристины Вазы имелось немало католиков, а в срочно формируемом заново польском войске поначалу встречались протестанты, война - не без активнейшего участия иезуитов - быстро превратилась именно в религиозную и гражданскую. С вытекающими из этого жестокостью и безжалостностью, неразборчивостью в средствах, фанатичностью и беспощадностью. Но и нередкими примерами героизма.

Учитывая, что потери польского народа на юге были больше, чем на севере, можно сказать - пропагандистская кампания, разработанная в Чигирине и поддержанная - в собственных интересах - иезуитами, дала блестящие результаты. Внимание польского общества, всех его слоёв, удалось сконцентрировать на событиях вокруг шведского нашествия. Очень удачной оказалась идея распространять молву, что казаки пограбят и уйдут, а шведы останутся, и будут перекрещивать всех в лютеранство. Сколь бы Оксеншерна, Бренер, Горн или другие представители руководства Швеции не заявляли об отсутствии планов преследований за веру, большинство поляков им не верило. Особенно после осуществлённых неизвестными в зоне действия шведской армии поджогов и ограблений костёлов.

В это же время Станислав Любомирский, вырвавшийся среди немногих из битвы на Висле, поднял в Кракове знамя восстания против короля, объявив рокош. К нему сразу же стали стекаться шляхтичи, по каким-то причинам не попавшие в армию или проигнорировавшие призыв короля. Сначала из Малой Польши, а потом и из Мазовии и Подляшья. Уж чего-чего, а покушения на свои "законные" права благородное сословие Польши никому не прощало.

Он обратился с воззванием ко всем полякам: "…Весь мир прошу о сочувствии и о признании, что совершена несправедливость. Прошу и собственных братьев, особенно из шляхетского сословия, поскольку паны сенаторы были, видно, плохо осведомлены, или запуганы… или одурманены милостями и… а вернее - отчизне, лишаемой опоры и идущей в рабство. Речь идет не о чем ином, как о свободе, о шляхетском сословии, чей свободный глас и чьи прерогативы задавлены… Чего же это сословие может еще ждать, когда король пренебрег просьбами в инструкциях, сеймовых послов просьбами и возражениями, касающимися меня и отчизны? При предшественниках [короля] бывало не так: ежели они собирались предпринять что-либо в ущерб отчизне или в нарушение [прав] ее обывателя, а подданные вступались, то государи охотно отказывались от своих предприятий или предложений. Даже явные обиды и тяжко оскорбляющие величество проступки они прощали по заступничеству Речи Посполитой, а иной раз по своему милосердию (чему примером служит рокош при Сигизмунде III)…"*

Хорошо начав, Любомирский - втайне мечтавший о короне - шведское нашествие поддерживать не стал. Впрочем, беспроблемным его руководство пробыло недолго. Беженцы с тотально разоряемого востока требовали помощи, а оказать её с собранными силами было нереально. Несколько тысяч конников при попытке прогнать настолько многочисленного врага рассчитывать на победу не могли. Краковское воеводство, где Любомирскому удалось полностью захватить власть, входило в число наиболее пострадавших от прошлогоднего нашествия, во многих местах там царил голод, кормить беженцев оказалось совершенно нечем. Местное население - из-за провоцируемого приезжими роста цен - встречало их откровенно враждебно, а затеявшие рокош магнаты меньше всего думали о народных нуждах.

А здесь и Владислав разослал по всей Польше послания о заключении им перемирия с казаками и их обязательстве не разорять в этом году польские земли, кроме двух приграничных воеводств. Мол, Хмельницкий признался, что не может остановить в этом своих союзников. Это известие весьма отрицательно сказалось на рокоше Любомирского. Шляхта Мазовии и Подляшья валом повалила домой, ведь, участвуя в восстании, они рисковали навлечь на себя не только королевскую немилость, но и атаку казаков с союзниками. Проявилась и другая тенденция - вскоре к рокошу стали присоединятся многие из проигнорировавших защиту родины шляхтичей. Причём, к радости командования повстанцев, из всех районов Речи Посполитой, включая Литву и Русские воеводства. Шкурные интересы для них имели значение несравненно большее, чем безопасность Родины. Уровень моральной деградации польского благородного сословия уже к тому времени достиг значимой величины.