Игорь Гунькин - Завтра будет буря

Худощавые, будто больные неизвестной болезнью, люди угрюмыми взглядами провожали идущих пришельцев. Впалые глаза большинства из них прятались в тени лба, что сильно походило на то, что группа, спустившись под землю, ненароком попала в царство мертвых. То, как двигались жители Савеловской, еще больше усиливало это впечатление: сгорбившись и опустив головы, эти люди медленно, без желания брели по станции, и лишь малая их толика поднимала глаза на проходящих мимо чужаков. Все в них говорило о том, что те, кому не посчастливилось в своей жизни забрести на эту станцию, точно были здесь не свои, вне зависимости от того, ганзейцы они, красные, или вовсе бандиты. Тут вообще все были не свои, даже жители этой станции. Костя впервые сталкивался с такой обстановкой вокруг. До этого везде все было по-другому. На своей станции он нужный человек, часть общей системы выживания, на поверхности, в окружении злобных пустых зданий и новых жителей столицы его ненавидят, пытаются сожрать с потрохами, даже в Ганзе им, по крайней мере, были заинтересованы, а здесь… Слово, охарактеризовывающее здешнюю атмосферу, нашлось очень быстро. Безразличие. Абсолютно ко всему. И пускай им все равно на странных, перемазанных в крови и грязи, пришельцев, хотя и это было в некоторой степени странно, но по ним, по этим пассивным жителям Савеловской, можно было смело утверждать, что им безразлична судьба и их самих, и тех, кто находится рядом с ними. Как вообще можно жить без желаний? Те же «планы на будущее», от которых на первое время пришлось отказаться чудом выжившим на Речном вокзале, в последнее время все смелее возвращались в человеческий обиход. В хорошем смысле этого слова, Костя даже боялся думать о том, какие интрижки плел в изощренный на такие дела, мозг Печоркина.

Прямо посередине станции шумно трещал большой костер. К радости Костиных глаз, по мере приближения к костру возвращались более привычные оттенки цветов. Люди, в большом количестве скопившиеся около этой жаровни, отбрасывали вполне внятные играющие тени. Это кострище вообще было для станции настоящим центром, и не только географическим, но и экономическом, если местный быт можно было назвать экономикой. На специально натянутой между досками проволоке сушилось белье, всюду сновали женщины с разными железными емкостями, варево внутри которых в некоторых случаях испускало ароматный пар.

Когда они, обогнув костер, наконец остановились возле более менее чистой палатки, у Кости сложилось впечатление, что станция невидимой линией была разделена на два лагеря. В одном немного, совсем чуть-чуть еще теплилась жизнь, горел огонь, ходили живые люди, а второй, будто бы загон для зачумленных, в котором людям уже было глубоко плевать на то, что с ними случится, они были готовы ко всему, точнее им было просто все равно. Проводивший их солдат нырнул в палатку, оставив троицу у входа. Полминуты спустя он выглянул из палатки и кивком позвал Сержанта внутрь. Командир группы, пригнувшись, вошел в палатку, оставив Костю и Удальцова на платформе.

Едкий дым, которым был пропитан окружающий воздух, навязчиво лез в нос. Молча оглядываясь по сторонам, эти двое стояли у самого входа в палатку, в которой скрылся Сержант. Под ногами валялся какой-то мусор, окурки от самокруток и еще много всяких занимательных предметов, состовляющих флору этой станции. Костя заметил это только когда после долгого ожидания, уставший Удальцов, начавший переминаться с ноги на ногу, брезгливо сказал, глядя вниз:

— Скорей бы уже свалить отсюда.

Костя ему ничего не ответил, повернув голову в другую сторону для того, чтобы еще раз взглянуть на костер.

— Ты не знаешь, — тихо начал говорить Удальцов — тут, короче, только кажется, что все спокойно, на самом деле тут каждый пятый — сектант-

— Сектант? — улыбнувшись переспросил Костя.

— Ты что ржешь? Ты о сектантах ничего не слышал?-

Костя повернул голову на Удальцова, молча напоминая ему.

— Ну да… тогда слушай. Ходят слухи, что сектанты где то, толи на Петровско-Разумовской, толи на Тимирязевской окапались, черт его разберет, не это важно. А важно то, что эти самые сектанты, по слухам, наведываются, на близлежащие станции и там побираются-

— Побираются? Им денег, что ли на ритуалы не хватает? — попытался пошутить Костя, но Удальцов этого не оценил.

— Все шутишь? Я бы тебя сейчас одним юмористом назвал, но ты его не знаешь, так что времени тратить не буду- теряя терпение, проговорил Удальцов. — Людей забирают сектанты- в упор сказал он.

— Зачем? — приподнятое настроение, сменилось неким интересом.

— Черт его знает. Мне рассказывали, что патруль где-то поймал одного, так он вообще бешеным оказался, все говорил, что то они роют там… — не закончив мысль до конца, Удальцов призадумался.

— А не много ли веры слухам? — скептическим тоном сказал Костя.

— А ты сам не видишь? — поднимая голову и взглядом обводя станцию взглядом, сказал Удальцов — Да тут половину уже людьми назвать нельзя, посмотри на них! Зуб даю, что тут что то нечисто. Я на многих станциях был, но эта мне ой, как не нравится-

Костя промолчал, попытавшись еще раз посмотреть на большой костер в середине станции. Сильное, живое пламя поднималось до потолка, оставляя на своде огромные пятна гари. Только сейчас Костя заметил, то что в огонь кидали все что попало: пластик, дерево — все, что могло гореть. Не удивительно, почему дым кострища так раздражал обоняние. Глядя на оранжевые языки пламени, было легче думать и о сектантах, мечтать о возвращении на Речной вокзал, о том, как он увидит Соню… От дальнейшего разглядывания огня его отвлек внезапно раздавшийся женский крик. Двое вооруженных солдат, обогнув кострище, вывели с той стороны худую женщину. Они почти волокли несчастную под руки по холодному камню.

— Воровка! — хрипло вопил, будто бы на публику, один из них.

— У нас с такими разговор короткий- вторил ему второй, когда схваченную проволокли мимо палатки, у которой стояли Костя и Удальцов, и потащили в сторону тоннеля.

Когда женщину протаскивали мимо Кости, сталкер смог на короткое мгновение смог взглянуть на лицо пойманной воровки. Она смотрела прямо на грязный пол платформы, по которому ее тащили, и, почему-то улыбалась. Это была очень странная улыбка обреченного. А толпа бурлила, в негодовании многие кричали, всплескивая руками и выкрикивая ругательства. Костя не обращал внимания на галдящую толпу, он взглядом проводил двух солдат и обреченную, пока те не скрылись в тоннельной темноте. Полностью этим поглощенный, Костя пропустил тот момент, когда Сержант выбрался, наконец, из палатки. Вслед за ним из палатки выпрыгнул розовощекий (на такой то станции!) коротышка с улыбкой, натянутой до ушей. Стоило этому коротышке только показаться на платформе, как только что бушевавшая толпа умерила пыл и приутихла. Со стороны тоннеля грохотнул выстрел. По приутихшей платформе звук пронесся особенно громко. Сержант медленно перевел взгляд в сторону раздавшегося грохота. Начальник станции, похоже, понял, что это было, потому что несколько раз хлопнул глазами, но тем не менее его лучезарная улыбка так и осталась при нем.