Кирилл Юрченко - Первач

Тихон усмехнулся:

— Скажите, доктор, что-то ведь все-таки привело вас ко мне…

— Я обдумал ситуацию, — сказал доктор. — И считаю, что между мной и вами должно быть все крайне честно. Для того, чтобы мы могли сотрудничать.

— Сотрудничать? Вы думаете, у нас с вами получится?

Верховцев развел руками.

— Надо, чтобы получилось. Это очень важно, поверьте. И, безусловно, в ваших интересах.

— Откуда вам знать, что в моих интересах? Вы читаете мои мысли?

— Если бы у меня была такая возможность, я бы абсолютно точно знал, стоит доверять вам или нет. А пока полагаюсь только на свою интуицию.

«Что ты знаешь об интуиции?» — подумал Тихон.

— А как же ваш прибор, доктор? Разве он не умеет читать мысли?

Доктор поднял брови.

— Мой прибор читает не мысли, а всего лишь снимает эмоционально-поверхностный заряд. Что-то вроде детектора лжи, но на более прогрессивном уровне. К большому сожалению, наука пока не дошла до того, чтобы прочесть мысли. Вероятно, это за той гранью, которая недоступна. Пока недоступна… — добавил он. — Ну, так как, желаете ли вы со мной сотрудничать?

— Если вы так заботитесь о доверии, то у меня к вам есть вопросы, — сказал Тихон. — Ответите на них, тогда и решим. И прежде чем вы начнете говорить, учтите: я пойму, расходятся ваши мысли со словами или нет. Поверьте, в отличие от вас, я сумею это определить!

При этих словах у Тихона по всему телу пробежала дрожь. Он не блефовал. Ощущение было такое, что он мог заглянуть в самое нутро Верховцева. Он заметил, что доктору стало не по себе и, не желая воздвигать дистанцию, перевел все в шутку. Рассмеялся, хлопнул ладонями по коленям и ткнул указательным пальцем доктору в ребро.

— Видели бы вы свое лицо сейчас!

Несколько расслабившись, доктор захихикал в ответ.

«Интересно, пляшет ли он под чью-то дудку?» — подумал Тихон. Впрочем, главным было сейчас завоевать доверие и правдой-неправдой вырваться из плена, вытащив с собой девчонку и пацана.

— Ладно, давайте начнем, — сказал Тихон. — Ну, так что вы расскажете о своей работе? Это какой-то эксперимент, я правильно понял? И он связан с Полосой.

Доктор кивнул.

— Да, это эксперимент, который я провел над Алексом Эджертоном. И от того, жив он или нет, зависит дальнейшая судьба моего открытия. А может быть, и судьба всего человечества. Это не пафос. Это правда.

Верховцев придвинулся ближе.

— Я хочу, чтобы вы поняли, насколько серьезно наше положение. Никому из обычных людей не удается пробыть в Полосе продолжительное время без последствий для жизни. А ведь она разрастается! И что нас ждет? Все только и говорят о скитниках, но про них я ничего не могу сказать. Я их не видел. Через меня прошли сотни побывавших там, и все они умерли. Вы единственный человек, которого я нахожу совершенно здоровым… Ну, и возможно, Алекс…

— Погодите. То есть вы хотите сказать, что абсолютно все люди рано или поздно погибают по возвращении из Полосы?

— Я же говорю: есть скитники, но я их никогда не…

— Через какое время это происходит?

Поток невидимых слез грозил задушить Тихона. В тысячный раз он вспомнил свое видение и то, как говорил генерал Антонов про Амину и Нусупа: «Не такие красномордые, как ты…» «Значит, они больны… А я здоров».

— Отвечайте!

— У всех по-разному, — сказал Верховцев. — Вы беспокоитесь за ваших друзей? — угадал доктор. — Я ничего не могу сказать вам определенно. Я видел их только один раз, когда проверял на своем аппарате.

Верховцев испугался собственных слов, увидев, как вспыхнул взгляд Тихона.

— Пусть это вас не беспокоит, — поспешил оправдаться он. — Это обычная процедура для тех, кто побывал в Полосе.

— Обычная? — переспросил Тихон. — Вы, кажется, что-то говорили про обычных людей. Значит, есть необычные?

— Собственно, я об этом и хотел рассказать. Давайте с самого начала?

Приняв молчание Тихона за знак согласия, Верховцев предупредил, что кратким его рассказ не будет.

— Вот вы спрашиваете, есть ли необычные люди. И забываете про себя. Из нескольких тысяч человек, которые за последние годы по той или иной причине проникали в Полосу и, в частности, в Иркутск, проведя там более суток, живыми остались… Впрочем, чего лукавить. Из тех, кто вернулся обратно — никто! Некоторые склонны считать, что единицам удалось выжить, и они могли стать скитниками. Но все это слухи. Поверьте, многие из тех, кто говорит о скитниках, и в глаза-то их никогда не видели. Зато я могу точно сказать, что любой, повторяю, любой обычный человек, если он находился в Полосе более суток, умирает. Сгорает за несколько дней. Как мало нужно для смерти — двадцать четыре часа. Поэтому мы и не отправляем отряды с заданиями дольше чем на половину дня, чтобы хватало с гарантией.

Однако я никогда не мог понять другого: почему некоторым людям после суток в Полосе удается прожить дольше, чем другим? Да, их смерть не всегда скоротечна. Очевидно, это не зависит от физического состояния человека. Бывало так, что совершенно здоровые люди погибали сразу или очень быстро по возвращении. Но есть и противоположные примеры, когда люди крайне ослабленные, даже инвалиды и раковые больные, держались дольше, иногда неделю или две. Позже я выяснил, что длительность умирания не зависит от времени пребывания в Полосе, но весьма и весьма зависит от психологического состояния человека…

Прежде, чем продолжить, Верховцев снова достал планшет, на экран которого стал выводить какие-то рисунки, диаграммы.

— С помощью моего прибора я провел тысячи экспериментов над мозгом и выявил некие особенности в биоимпульсных портретах различных людей. Своего рода биологические константы, если можно так сказать, характерные для всего вида хомо сапиенс. Это серьезное открытие, между прочим!

Он сунул планшет под нос Тихону, который ничего не мог понять в том, что показывал Верховцев, но слушал с интересом.

— Посмотрите, пики графиков на этих участках практически одинаковы по форме. Так вот, у всех без исключения жертв Полосы, которых мне довелось обследовать перед их гибелью, обнаружились мощные флуктуации, отклонения. Видите эти отрезки на линиях? Я специально их выделил жирным. А теперь сравните с обычными. Видите, как сильно изменены? Это поразительное открытие, кстати, позволило мне с легкостью определять — был человек в Полосе или нет. Что подтверждалось массой других доказательств. Но вот у тех, кто пробыл в Полосе дольше и умер не сразу, эти флуктуации выражены наиболее сильно — по отдельным показаниям различия в десятки раз…

Верховцев любил говорить. А еще больше, как теперь понимал Тихон, любил, когда его слушали, причем очень внимательно, вдумчиво. Как он сейчас.