Максим Хорсун - Ушелец

Надо же! А он был уверен, что образы этих людей навсегда стерлись из его памяти.

Тикитикитикитик!

Зато они не забыли его.

Тикитикитикитик!

Они ждали все это время.

Здесь, на Забвении. Ждали, когда он спустится. К ним. На встречу.

Их тела перегнивали внутри скафандров, превращались в прожаренные рентгеновскими лучами и ультрафиолетом безгубые мумии, а их души терпели и лелеяли надежду о том, что когда-нибудь он попадет к ним в руки.

Теперь здесь были все. Вся группа. В тех самых тяжелых роботизированных скафандрах, в которых испустили дух, но почему-то без шлемов, — да и зачем покойникам воздух? Они обступили его — исполины, полубоги над жалким, скорчившимся у их ног человечком. Они стояли, покачивая почерневшими головами. Они не одобряли его тщеславия и самоуверенности. Как он мог подумать, что у одного — одного! — выйдет то, что не получилось у всей группы?

В какой-то миг ему показалось, что у него и в самом деле ничего не выходит. Что он не может разогнать свой организм до скорости «волны». Он скрипел зубами и глухо стонал от отчаяния и охватившего его животного ужаса. С губ свесились клейкие тяжи слюны. Он бился затылком об шлем. Он умирал. Он был один под красным небом, на этой планете. На планете, которая убивает людей.

— Есть такое восточное изречение: если ждешь друга, не принимай стук своего сердца за топот копыт его коня…

О боже! Кто это говорит? Чей монотонный голос рождает слова под шлемом белого керамического скафандра с неотвратимостью и скукой хозяйки, развешивающей на веревки белье?

— Мы ждем контакта, но пока нет ни одного достоверного факта, который бы указывал на то, что мы — не одиноки. Что, кроме нас, в этой Вселенной существуют живые организмы, наделенные разумом, свободой воли и жаждой познания. Равные нам по могуществу и способные на обмен информацией.

Раскин понял, что это продолжает читать газету дружище Гордон Элдридж. Ага, ври больше. Ничего эдакого там не писали. Помним-помним! Не проведешь! Да и сам ты сейчас стоишь истуканом, черный, как головешка, и страшный, как смерть, а не читаешь. Не можешь читать. И газета та истлела давным-давно, как истлел твой мозг, приятель…

— Если существуют сверхцивилизации, то почему они до сих пор не установили с нами контакта?..

У его забрала возник обтянутый остатками серой пергаментной кожи череп. По характерному запаху — как мог запах проникнуть через скафандр? — Раскин понял, что это наклонился Кайзер. Вонючка и при жизни отличался настырным характером.

— Тик… Тик… Тик… — отщелкала трещина рта. — Вот так и Шестой… — выдохнул почти что нежно. — Группа… в комплекте… Тик… Тик… Тик…

И все закончилось.

Раскин понял, что хронодатчик в шлеме отсчитывает секунды непозволительно медленно и с благородным «цокающим» звуком, который скорее подходил бы массивным каминным часам. Стало быть, скорости объективного и субъективного времени опять разошлись. Теперь он обгонял всепланетный временной поток.

Раскин осадил метаболизм. Его плотно сомкнутые губы разжались, наружу вырвалось облачко пара — как на морозе, которое тут же осело пеленой на внутренней поверхности щитка шлема.

Вернувшись в одну фазу с Забвением, Раскин осознал, что по его лицу текут слезы. Он рыдал. То ли потому, что перегруженная нервная система требовала немедленной разрядки, то ли потому, что лица его бывших товарищей — и живые, и мертвые — привиделись уж очень реальными. Как говорится: чего греха таить? Он испугался до смерти. Но в Большом Космосе какая только чертовщина ни случалась, и страх — не то чувство, которого стоило здесь стыдиться. Так считал и сам Раскин, и большинство его коллег. К счастью (или к несчастью), рация не работала, и у него была возможность дать себе волю.

Но и это прошло тоже.

Он поднялся на ноги. Сквозь запотевшее забрало с опаской оглядел обступающие его склоны. Нет, он был один. Никаких мертвецов. По крайней мере — ходячих. Посмотрел на звезды. Ликуют ли сейчас на «Ретивом» и «Микадо»? Ведь наверняка уже все знают, что он выдержал «смещение».

А, черт с ними! Пусть хоть бьются об заклад: сколько он еще продержится. Но все же, чувствуя себя идиотом, он поднял руку и помахал космосу. Смотрите, мол, этот каменный шарик с дыркой его не сломал!

Раскин сделал несколько шагов. Баллоны с кислородом становились все легче и легче. Запотевшее забрало шлема постепенно очищалось.

И все-таки Забвение его надуло, как мальчишку. Фальшивое было видение, понял он с облегчением. Элдридж не расстался с жизнью на этой планете. Совершенно точно: американца, полумертвого Раскина и еще одного парня, дай бог памяти, Леньку Почечуя (или это было его прозвище, а не фамилия?) забрало «перо»: большой десантный челнок. Так что дух Элдриджа не мог бродить среди каменных волн.

Или мог?

А вдруг его тоже заставили вернуться сюда, как сегодня — Раскина?

Ха! А вдруг после смерти они все попадают на Забвение и на этой планете, сожги ее солнце, находится их персональный ад? Тот неудачный эксперимент в прошлом, он стал своего рода проклятием, которое предопределило место их кончины, а также то, где они будут находиться после нее. И чем заниматься.

И, да-да, когда придет время, он опять окажется здесь. В своем старом скафандре. Без шлема.

Шестой доукомплектует собой группу.

Раскин помотал головой. Обычно он не был склонен к фантазиям подобного толка. Но сейчас они выпрыгивали одна за другой, словно чертики из табакерки. Неужели он все время носил эту гадость в подсознании?

Гнать прочь эти мыслишки! Гнать! Если, конечно, он не собирается свихнуться на том же месте и провести остаток своей жизни — примерно полчаса, — пуская слюни и наслаждаясь прыжками в условиях пониженной гравитации.

Потянулся губами к никелированному мундштуку. Втянул в себя добрую четверть галлона питательного пойла. Аминокислотный сироп, по консистенции — как кисель, прокатился по сухой, словно пустыня Гоби, глотке и беспокойному тоннелю пищевода, снимая боль, утоляя жажду, убирая тошноту.

Когда температура тела снова стала нормальной, он неожиданно понял, что внутри скафандра очень жарко. Вот тебе раз! Очевидно, этот термос — палка о двух концах. С одной стороны, он не пропускает холод Забвения, но с другой — не отдает наружу побочное тепло, что было образовано форсированным метаболизмом.

Похоже, что, кроме возможности умереть от удушья, когда закончится дыхательная смесь, у Раскина вырисовалась перспектива свариться в скорлупе своего скафандра.

На кончике носа повисла теплая капля. Захотелось смахнуть ее; промокнуть лицо салфеткой или же носовым платком. Но Раскин смог лишь тряхнуть головой. Это не принесло облегчения. С лысины сорвался десяток капель пота, и они покатили вниз, оставляя на его лице, шее и затылке щекотные дорожки.