Артем Каменистый - На руинах Мальрока

– Не все такие, как она! – тут же вскинулась Альра. – Ее никто у нас не любил – змея она скользкая, а не женщина! Если бы не договор с предгорцами, барон бы ее никогда не взял!

– Ладно тебе! Не ругайся! Прости. Никто тебя не хотел обидеть. Рассказывай: что там дальше было? – умоляюще произнес Дирбз.

Кинематограф здесь неизвестен, телевизор тоже, из развлечений только какие-то редко случающиеся балаганы с шутами, в талантах которых я сильно сомневаюсь. Неудивительно, что хороший рассказчик со свежей историей здесь на вес золота: вокруг костра уже толпа собралась, заключив нас в круг. Пусть завтра трудный день, пусть не выспятся, но послушать надо – когда еще такой случай выпадет.

А рассказывать Альра умела: голос четкий, выразительный – мельчайшие оттенки эмоций передает. Плюс декорации не подкачали: суровые мужчины, не снявшие доспехов, с разнообразными смертоубийственными штуками; закопченная стена донжона; отблески костра на лицах; собаки лежат, тоже слушают, будто люди, восхищенно вывалив языки; попугай устроился на оглобле, бормочет недовольно и постоянно потягивается, показывая, что невыносимо хочет спать и мы все ему смертельно надоели. И посреди всего этого – девушка, столь огненно-рыжая, что даже ночной мрак не может этого скрыть.

И десятки глаз, на нее уставившиеся.

Жаль, камеры нет – такие кадры пропадают.

– Вот не надо перебивать, особенно если так глуп, что не понимаешь, о чем говоришь. – Красноречиво покосившись в сторону Арисата, Альра продолжила: – Наследник тогда не умер, но и живым уже не был. Лежал бледный, без памяти и едва дышал. И сердце билось еле-еле. Лекарь сказал, что надеяться не на что – голову сильно повредило грозовым огнем. И еще сказал, что разума в наследнике не осталось больше, а раз так, то надо священника звать, чтобы оберегал тело до самого конца. Ведь все знают: где разум ослаб или нет его, там Тьме раздолье, особенно если граница неподалеку. Священники у нас свои – церковников чужих в Межгорье не слишком уважали. Последний раз, когда миссионеры имперские пожаловали, их накормили-напоили, а потом посадили раздетыми на лошадей, намазав перед тем седла липкой смолой горного можжевельника, и отогнали всю черную братию к горловине. А уж как они дальше выбирались из такой неприятности, не знаю – может, и не выбрался никто. Но хоть наших священников не очень признавали во внешнем мире, но дело свое они знали. Все понимали, что надо их приглашать, кроме барона. Но он обезумел будто – очень был привязан к мальчику. Да и тот хорошим был. Собой хорош и умен – из него бы достойный правитель вышел… – Вздохнув, Альра пояснила: – Такой приказ барона был – за один намек о священнике он свирепел. Брата своего велел закрыть в покоях и стражу приставил, когда тот пытался на своем настоять. Помалкивать все начали – побаивались его гнева. Он в голову себе вбил, что не надо делать ничего, что с умирающими проделывать полагается, – решил почему-то, что тогда сын выживет. Вместо священников лекарей и знахарей со всего Межгорья звать начал, и даже в Ортар послал за ними. Неучей и обманщиков среди них немало, но и хорошие случаются. Один из таких, осмотрев рану мальчика, открыл барону правду: не молния поразила его сына, а рука злодея. Тот будто прозрел – сразу вспомнил все несообразности, что тогда случились и которым не придал значения, потому что не о том думал. А теперь в ярость впал, узнав о глупости своей: ведь воин не последний и ран навидался – ведь без чужих слов мог понять, что произошло на самом деле. И так велика была его злость тогда, что кинжалом палец себе отрубил, чтобы болью обычной боль души заглушить. Лекарь – тот от страха бежать решил, как такое увидел, но барон ему не позволил – при себе оставил. Он любил, когда ему служили понимающие люди.

– Правильно оставил, – согласился епископ. – Видимо, это единственный лекарь был знающий, раз до него ни один не смог отличить след от удара дубинкой от следа молнии. Развелось шарлатанов…

– Да, знал он лекарское дело. Вот только не дубинкой мальчика ударили, а гирькой свинцовой на ремне. Кожей ее обшили в несколько слоев, чтобы кожу не рассекло. Это потом уже выяснилось, когда начал барон дознание производить. Гадюка его злой была, но глупой – не сумела всех следов скрыть. Начали люди вспоминать, что да как тогда происходило, и по всему вышло, что при мальчике лишь она оставалась и слуга ее – остальные оленем увлеклись. Всех тогда возле зверя видели, кроме них. Жену барон поначалу трогать не стал, а вот слугу чего жалеть – сволокли его в подвал пыточный. Там он недолго запирался – все-все рассказал. Ну тогда барон и жену следом отправил. Заковали ее в колодки по соседству с тем, что от ее слуги осталось. Она, как увидела это, так сразу умолять начала о пощаде – понимала, что отпираться бессмысленно. Не помогли ей мольбы – так и сгнила там, со слугой своим. Если вы подвал не очистили, то найдете их тела в камере – мы их хоронить не стали. Не заслужили они человеческого погребения…

– Мы их сожгли – воняли очень, – пояснил Арисат. – Не знали же… Эх, надо было воронам отдать!..

– Они и при жизни вонючие были, – мстительно произнесла Альра. – В колодках призналась она, что мужу изменила со слугой своим, чтобы тот согласился на детоубийство пойти. Она там много чего наговорила – и словами сумела жизнь свою змеиную продлить. Сказала, что знает способ ребенка спасти. Старый способ, еще языческих времен. Времен самых первых людей, до Исхода которые здесь жили. Мало кто о нем знает, потому что инквизиторы таких знающих на кострах жечь любят. Но она знала – бабка знание древнее ей передала. Потому что бабка ее была самой настоящей ведьмой, а через нее и внучка ведьмой стала.

Слушатели, зароптав, начали креститься – поминать нечисть, пусть даже столь слабую, в темную пору не любили. Лишь межгорцы пренебрегли церковным ритуалом – они здесь столько навидались, что по таким пустякам уже не пугались. Я, разумеется, тоже не шевельнулся. Во-первых, атеист; во-вторых, не понимаю чего бояться – не наблюдаю даже признаков угрозы, если не считать зловещего тона, на который перешла Альра. Но местным, не тренированным на фильмах ужасов, и такой мелочи достаточно.

Девушка все тем же мрачным голосом продолжала:

– Ведьма сказала, что нужно провести ритуал. Древний ритуал, рожденный во времена, когда люди поклонялись темным богам, ветру, воде, идолам поганым, рунам тайным. Язычники, с которыми дрались наши предки после Исхода, – они знали то, чего знать нельзя никому. Ведь всякий понимает, чем грозят их ритуалы, но только барон ни о чем уже не думал, кроме как о спасении ребенка. Мальчик был совсем плох: лицо заострилось, на череп стало походить; иссох весь; дышал все слабее и слабее. Его согревали две толстухи молодые, а жизнь в нем поддерживали бульоном куриным и вдували в рот муку с пудрой из виноградного сахара. Но ничем все это не помогало – жизнь из наследника вытекала капля за каплей. Я не знаю, что именно делали при том нечистом ритуале. Говорят, барон своими руками вырвал сердце из некрещеного младенца на проклятом алтаре. Может, и так. Я не знаю. Не верю, что барон на такое способен был, но темный алтарь здесь и вправду есть. Эти холмы, что с севера окружают озеро, и эта долина – они древние очень: когда-то давно здесь жили язычники. Наши предки сумели их победить после долгой войны. Забрали себе эту хорошую землю, разрушили темный храм, но не смогли разрушить капища. Говорят, оно появилось еще до язычников – когда бог, создавая мир, отвлекался, демоны добавляли разную мерзость, от себя уже. Людям такого не построить: уж очень там все огромное. Странное и страшное место: в грозу туда молнии все время бьют; а иногда там появляются непонятные вещи и даже неведомые звери. На холме оно: круги из огромных камней, которые и сотней лошадей не вывернуть из земли. И алтари там есть – в центре большой, по окружностям маленькие. Бароны много раз пытались разрушить капище, но сил хватило лишь на несколько не самых огромных глыб – так и лежат они с тех пор на склоне. Но сила проклятого места от этого не уменьшилась – ее хватило для ритуала. И сын барона не умер.