Виктор Точинов - Пылающий лед

– То есть передо мной сидит дезертир со смертным приговором за плечами… – задумчиво произнесла бабушка, вертя в пальцах шпажку от канапе.

– Никто меня к казни не приговаривал, – возмутился я. – Меня приговорили к героической гибели в бою за Печору. Перед тобой сидит павший герой.

– Не словоблудствуй. Я не воспитывала из тебя дезертира.

– Но ты учила меня оставаться живым. Всегда, при любых вводных. Разве я плохой ученик?

– При любых вводных, но не любой ценой… А какой ты ученик, сейчас проверим…

Шпажка в ее пальцах изогнулась – и исчезла. Обнаружилось крохотное оружие на другом конце стола – воткнулось в большое красное яблоко, венчавшее чашу с фруктами. Глубоко воткнулось, по самую рукояточку… Боевую форму бабушка Стася не утратила, упомянутое яблоко вполне могло оказаться глазным. Моим, например.

– Повтори, – попросила она.

Я вытянул шпажку из крохотного бутербродика, примерился…

– Левой рукой, левой… – внесла коррективу бабушка. – Как я.

Ей что, обеими руками владеет одинаково, а мне давненько не доводилось тренироваться… Однако повезло, не опозорился, – шпажка воткнулась рядом с первой.

Ни слова похвалы я не дождался. Бабушка кивнула, словно убедилась в чем-то и без того достаточно очевидном. И спросила:

– Что теперь? Каковы дальнейшие планы павшего героя?

– Буду добиваться, чтобы поставили бюст на могиле. Все-таки дважды Герой России, негоже под пирамидкой со звездочкой лежать. Ну и улицу в каком-нибудь райцентре переименовать… Улица капитана Дашкевича – звучит неплохо.

– Смешно. А потом? Встанешь у бюста и начнешь раздавать автографы?

– Не знаю, – сказал я, отбрасывая несерьезный тон. – Ничего не знаю… Была одна надежда, но не оправдалась…

Все мои возможные перспективы бабушка представляла не хуже меня. Но я надеялся: вдруг присоветует что-то толковое, что самому не приходит в голову? Или, чем черт не шутит, поможет, задействовав старые связи. Некоторые люди в отставку никогда не уходят, и кое-кто из былых коллег бабушки мог до сих пор оставаться в окопах невидимой миру войны…

Но бабушка что-либо оригинальное предложить не спешила. Поинтересовалась достаточно очевидным вариантом:

– Не думаешь перебраться в Москву, под крылышко к Кауфману?

– Не думаю, – отрезал я.

– В игре, что ты затеял, другой стопроцентной гарантии выжить нет.

– Нет так нет. Буду играть с меньшими шансами…

– Почему?

– Почему… Ты права, иногда цена за право остаться в живых бывает неподъемной… В полутора десятках километров отсюда есть дом, после Большой Волны до третьего этажа утонувший в илистом болоте. А в нем квартира, где до сих пор лежат трупы женщины и маленькой девочки, и мне не хочется думать, как эти двое умирали… Но иногда это мне снится. Такой вот у меня маленький счет к Кауфману и его команде, и пожизненной гарантией безопасности его не погасить.

– Жена и дочь?

– Да.

– А где был ты?

– Где, где… Штурмовал Станцию. Работал пушечным мясом в большой мясорубке. Зарабатывал первого Героя.

Пауза в разговоре заменила слова сочувствия. Подозреваю, что бабушка произносить их неспособна. Она похоронила мужа, детей и внуков, не проронив ни слезинки. Она умела мстить. Умела помогать. Сочувствовать не умела.

– Не ешь эти тарталетки. – Вот первое, что она произнесла после минуты молчания. – Кажется, несвежие всучили…

Я послушно положил тарталетку обратно на тарелку, хотя выглядела она вполне съедобной. А потом бабушка сказала именно те слова, что я надеялся услышать. Ради которых приехал сюда.

– Тебе надо переговорить с одним человеком…

– С кем?

– Узнаешь…

– И как мне его найти?

Никаких предупреждающих звуков за моей спиной не раздавалось – ни скрипа двери, ни шагов… Просто уверенный голос произнес:

– Меня не надо искать… Я здесь.

Я с трудом подавил рефлекторное движение руки, дернувшейся к «дыроделу». Потому что голос принадлежал генералу Кравцову, главе ОКР и фактическому диктатору России.

Эх, бабушка, бабушка…

Взбегая вслед за Командиром по косогору, Алька успел пожалеть, что оставил подсумок с запасным магазином у Митрофана, – с полусотней патронов много не навоюешь… Однако в бой вступать не пришлось. Выстрел, оборвавший их разговор, оказался первым и единственным.

Выстрелил старик, имя которого Алька так и не узнал. Выстрелил из одноствольного охотничьего ружья, наверняка позаимствованного у кого-то из местных. Выстрелил себе в голову.

Рядом с телом стоял сапог с заткнутой в голенище и аккуратно расправленной портянкой… Палец босой ноги, надавивший на спуск, до сих пор был просунут в скобу ружья. Алька уставился на этот палец, рассматривая его во всех деталях, как будто необходимо было запомнить на всю жизнь заусеницы и трещинки на пожелтевшем ногте… На остальное смотреть не хотелось, особенно на то, во что превратилась голова самоубийцы. Хотя какой он самоубийца, убивать себя могут лишь живые…

Мелькнула дурацкая мысль: «А вдруг Командир сможет поднять даже такого ?» Алька передернулся, представив безголовое нечто, вцепившееся в ручку контейнера и монотонно переставляющее ноги.

– Иди к Митрофану, – сказал Командир, и прозвучали слова как приказ.

Алька идти не хотел… Потому что предстоял разговор с Настеной, откладывать его дольше невозможно. Коли уж впереди путешествие к Карскому морю и дальше, к Станции… Но он был не готов. И попытался отвертеться, кивнул на труп:

– Прибрать его надо бы… Похоронить.

– Я разберусь. Иди.

– Но…

– Иди. К своей. Женщине.

Командир сказал это так, словно вколачивал гвоздь в неподатливое дерево и произносил по слову на выдохе, при каждом ударе молотка.

И Алька пошел… Вернее, поплелся. Волочил ноги по улице, не поднимая голову, не глядя по сторонам… А ну как обнаружится на каком-нибудь заборе еще одно украшение в здешнем стиле?

Человек без имени проводил его взглядом. Потом повернулся к старику. Тот смотрел на человека укоризненно – только на него, не обращая внимания ни на уходящего Альку, ни на труп с развороченной головой, лежавший под ногами.

«Как же я теперь?» – спросил старик беззвучно.

«Сейчас я отпущу тебя», – так же беззвучно ответил человек.

Он сделал рукой быстрое движение, как будто рассекая невидимую нить, соединившую его со стариком. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что в руке стоявшего над мертвым телом человека сверкнуло при этом какое-то оружие, непонятно когда и как там появившееся… Но никто не наблюдал за этой сценой.

«Все… Теперь ты можешь уйти».

«Скажи, как… там?.. Как попы говорили? Кто сам себя, того в рай не пускают? Или… Страшно…»