Максим Кораблев - Игра на выживание

Со дня Робертовой эпопеи прошел месяц. Штабные то и дело радировали в городки-«спутники» или же заезжали самолично, требуя прекратить охотничьи и рыбачьи экспедиции. Генерал вместе с «удельными князьками» просиживал ночи и дни в главном военном гроте Золотого полуострова, где, по слухам, имелся роскошный макет окружающей местности, рельефный, сделанный из глины, торфа, камней и фигурных деревяшек, на котором, говорят, была обозначена едва ли не каждая палатка или землянка. Имеющийся в распоряжении штаба дружины авиаконструктор, за неимением более достойного объекта приложения сил, изготовил небольшого «Ктулху», который плавал в самой натуральной соленой воде игрушечного залива, причем Флинт, изваянный из крашеной глины, стоял на носу и указывал куда-то вдаль ленинским монументальным жестом. На этом макете отрабатывались возможные варианты защиты поселения от атаки.

В том, что атака, более серьезная, чем полуразбойничий наскок на хуторки, вскоре воспоследует, не сомневался никто. Штабисты отмалчивались, балансируя на грани открытого бунта «удельных князьков», однако все, а в особенности Робинзон, были уверены, что правители колонии имеют о происходящем вполне достоверную информацию из рук самих Древних.

Готовился и Богдан Савельевич. Его люди вернули назад в поселок почти всех «раскольников». Правда, перед лицом реальной и нешуточной внешней угрозы они стали гораздо податливее, чем полгода назад; кроме того, неожиданно суровая зима тоже поубавила у них спеси. Так что ударные силы штаба – отряд Роберта, «морские волки» и люди «охранки» были теперь вооружены и экипированы гораздо обильнее, за счет реквизированного добра. Кроме того, «китайцам» было вежливо приказано разбиться на десятки – разумеется, только мужчинам – и «приписаться» к личным дружинам «удельных князьков». Со скрипом и неохотой, однако без ожидаемой бучи колония была отмобилизована.

Накануне нападения у всех на душе было удивительно тяжко. Пройдет месяц, и соответствующие аналитические подразделения штаба констатируют совпадение одного и того же сна у нескольких сотен колонистов. Сюжет его, со множеством расхождений по мелким и второстепенным деталям, был таков. Клубящийся хаос, живой вакуум, зеленое мельтешение Пустоты, в которую падает огненный болид… Все сновидцы чувствовали себя этим сверкающим метеором, рухнувшим в волны первозданного Ничто. Новый мир, первобытный, кишащий, но вместе с тем и какой-то незавершенный, получает наполнение. Далее следовал целый калейдоскоп видений и воспоминаний, связанных с первыми месяцами созидания колонии. И далее ощущение, переполнившее всех, видевших этот сон, и вытолкнувшее измученных людей в объятия реальности, – огромный гигант, ассоциирующийся с окружающим растревоженным миром, зашевелился и стал подниматься, отряхиваясь и распрямляясь…

– И теперь эта гигантская пружина разжимается… – голос Отставника долетел до сознания Робинзона словно бы из далекого космоса.

– Что-что? О чем это вы… – заполошно пробормотал он, вырываясь из сонной дремы и растерянно глядя на растерянное лицо старика, на губах которого серебрилась еще пленочка игуаньего белка.

– Ну ты даешь, право слово. – Отставник вытер губы и причмокнул. – Это с голодухи. С голодухи – оно бывает. Поди, не жрал с самого утра?

– Нет вообще-то, – пробормотал Робинзон, непроизвольно сглатывая слюну. Чтобы прийти в себя от нахлынувшей дурноты, он стал зубами отвинчивать пробку фляги, жадно припал к воде. Отставник хитровато и очень по-стариковски ухмыльнулся:

– Так ты бы сказал, я тебе яичка-то оставил бы хлебнуть.

– М-м… – промычал Робинзон, зачем-то отрицательно тряся головой и думая про себя: «Дедок-то – классический вампир, чтоб ему пусто было».

– А что так? Или боишься, что и в этом мире сальмонеллез не дремлет? Зря. Я думаю, тут яички можно трескать безо всякой опаски. Нет тут сальмонеллеза.

«Точно вампир». Подумал, как диагноз поставил.

– Что там вы говорили про пружину? – спросил Робинзон, со злостью завинчивая пробку, словно бы стараясь намотать на резьбу все свое голодное раздражение. Дед спокойно дождался, пока крышка будет завинчена, и лениво протянул:

– Дай старику водицы-то. Спозаранку в горле одна пороховая гарь. Ага, спасибо. О чем это я? Да и сам не знаю, ей-богу. Просто есть такое ощущение. Ты молодой, тебе не понять. Растревожили мы некий улей, который и тревожить-то не следовало бы, если подумавши. Как бы сказать, чтобы складно вышло? Вроде как…

– Вроде как, если есть у нас пустой стакан, скажем – из-под самогона… – прошамкал, подсаживаясь рядом, еще один старичок, в немыслимо истрепанной земной одежде, но с аккуратненьким блестящим карабином Симонова на ремне. – Подвиньтесь-ка, дай и мне, молодой человек, водички.

Робинзон что-то прошипел, протягивая флягу незваному собеседнику, и все раздражение из него вместе с этим шипом вышло, как из проколотого мяча. Глядя, как последние глоткй исчезают в тощем горле, по которому прыгал костлявый кадык, весь в черных редких щетинках, словно бы обгорелые перья опаляемой на огне птицы, Робинзон только тихо рассмеялся. Отставник строго на него посмотрел, будто бы молодой человек допустил невесть какую скандальную бестактность.

Новый собеседник меж тем напился, утер бескровные губы тощей куриной ладонью и продолжил: с таким пафосом, словно бы все вокруг изнывали от ожидания:

– Стакан. Из-под самогону. Пустой, значится. Вот мы его залили до краев…

– И-и – жах! – Отставник сделал такой вид, словно бы действительно бахнул стопарик.

– Э нет, дурья твоя башка, ни шиша не жах.

Отставник скорчил по-детски обиженную и удивленную одновременно мину, будто бы опять оказался оскорблен в лучших чувствах, а его дружок продолжал, обращаясь к Робинзону:

– А нам вот надо еще самогона налить. Ну надо – и все. Вот мы льем, льем, льем… – И тут он вскочил и уставил на опешившего Робинзона кривой тощий палец, да так резко, что у того едва дыхание не сперло. – И что тогда?

– Да ничего! – словно бы отбиваясь от неожиданно наскочившей собаки, выплюнул Робинзон, моргая тем глазом, в который, казалось, метил скрюченный перст старца.

– Как так? – Старец хлопнул себя по худым ляжкам и глянул на Робинзона, словно на законченного безумца.

– Выливаться будет, вот что, – снисходительно слащавым тоном школьного учителя произнес Отставник, показывая кистью здоровой руки нечто вроде спирали. – Я про это и говорил, только без стакана. Реакция, понимаешь, опоры.

В голове Робинзона откуда-то сама собой всплыла пылающая по краям букв печатная фраза: «ДʼАртаньян почувствовал, что тупеет».

– Именно так. Растревожили улей, бухнулись в этот мир, словно сквозь крышу курятника, и теперь вокруг будут пух да перья лететь.