Алексей Гравицкий - Зачистка

— Свистишь, — неуверенно сказал Федя.

— Ни разу. Готов поклясться остатками совести. Вы сами в Зоне были?

— На кордоне.

— На кордоне, — передразнил седой. — Вам всякую хрень втирают, а вы и уши развесили. Там всё неоднозначно.

Парни смотрели недоверчиво. Мун ответил честным открытым взглядом. Наконец тот из солдат, что лез в бычку, встал и протянул руку:

— Федор.

— Мунлайт. — Седой пожал здоровенную, как лопата, ладонь.

— Игорь, — представился второй. — А по-нормальному как?

— По-нормальному Мунлайт, — повторил Мун. — А по паспорту не помню, посмотреть надо. Только паспорт в кондом завернут, кондом в схроне, схрон в Зоне. А до Зоны идти далеко, и вас генерал не отпустит.

И седой расплылся в фирменной улыбке.

— Шутник, — неуверенно заметил Федя.

— Как говорил один мой осетинский друг, «клоун-пи-дарас». Тот тоже пошутить любил. Пока ноги не выдернули.

Игорь ответил неуверенной улыбкой.

— А почему Мунлайт?

— Теперь говорят, потому что голова как луна, — тоскливо ухмыльнулся седой. — А раньше… Гитару дай-ка.

Игорь подхватил инструмент с верхнего яруса и пихнул Муну.

Сталкер перебрал струны, пытаясь изобразить пару аккордов из песенки Криса де Бурга. Гитара отозвалась фальшью. Мунлайт поморщился.

— Кто так строит?

Он затренькал по струнам и принялся ловко вертеть колки. Гитара звучала ровно на свои возможности, но по крайней мере в руках Муна она начала хоть как-то звучать.

Наконец он провел рукой по струнам и начал натренькивать нехитрый мотив.

— хрипло запел сталкер.

Парни, что только-только готовы были игнорировать седого, а затем и вовсе собирались набить ему морду, смотрели теперь с интересом. Пальцы Мунлайта резво бегали по струнам.

Мун пел хрипло, видно, глотку ночью все же сорвал. Допосылался всех и вся в музыкальном формате.

Снейк тихо тронул дверь и вышел. За дверью было несопоставимо холоднее. Словно не в коридор зашел, а в склеп.

— неслось в спину.

Мун ударил по струнам, и куплет с незначительными изменениями понесся по кругу.

На улице тихо кружились снежинки. Мягкие, крупные. Кружились, падали на раскисшую грязь и тут же таяли. Лишь особенно упорные, объединившиеся между собой, залегли кое-где белесыми пятнами, но и те не способны были удержаться. Как только перестанет сыпать, все стает. Снег придет и утвердится позже. А пока у него нет шансов.

Снейк оперся о гнутые перила и стал смотреть на снег, время от времени подставляя ладонь под пушистые белые хлопья.

Через стены, коридор и запертые окна голоса Муна практически не было слышно. Снейк скорее угадывал, что тот перешел на третий куплет, а потом, пропев про прачечную, наталкивающую на мыслительный процесс, тренькнул последним аккордом.

Какое-то время ничего не происходило. Видимо, песенное творчество себя исчерпало, и Мун со своими новыми знакомцами перешел к простому человеческому общению.

Но надежда на подобный исход не оправдалась. Не прошло и пяти минут, как гитара зазвучала снова. Причем проще, примитивнее и громче.

Голос нового песнопевца был фальшив. А если по-честному, то голосом там и не пахло. Зато искренности было, хоть отбавляй.

Снейк поморщился. Народное творчество во всех смыслах. Автор теперь уже так и останется никому не известным. И поют это все кому не лень, включая тех, которые представления не имеют ни об Афганистане, ни о том, что там происходило. И всю историю той войны знают разве что по старому плохому фильму одного лысого режиссера.

Скрипнуло. Снейк повернулся к двери. На крыльце стоял Мунлайт.

— Друзей новых нашел, — тихо пробурчал Снейк.

— Змей, не дури. В конце концов, нам с ними под одной крышей торчать какое-то время. И лучше мирно, чем…

— Чем? Про кордон и гопников ты все красиво загнул, но только все это неправда. Потому что они стреляют в нас, а мы в них.

— Снейк, здесь все во всех стреляют. И верить никому нельзя. Я вот, кроме тебя, никому не верю. Разве что Угрюмому еще. Но не потому, что мы с ним близки сильно были, а потому что такие, как он, скорее себе врут, чем окружающим. И я никому не врал, потому что мы сейчас ни в кого не стреляем.

— А потом?

— А потом мы уйдем. Совсем, как и договаривались.

Бородатый недовольно мотнул головой.

— Давай сейчас.

— Что сейчас? — не понял Мунлайт.

— Сейчас уйдем.

— Мы впряглись в работу.

— Оставь аванс и пошли. Кто мешает? Сбежим без денег.

Мун поглядел так, словно у него внутри сходились Ленский с Онегиным. Больно, ярко и столь могуче, что еще на две сотни лет потомкам будет над чем пострадать.

— Мы не можем сейчас уйти, Снейк.

— Денег пожалел, — фыркнул бородатый.

— Дурак ты, — беззлобно, с тоской ругнулся Мун. — Ну считай, что пожалел.

К вечеру седой снова набрался. Федя с Игорем надыбали где-то литр медицинского спирта и вместе со своим новым знакомцем набрались под гитару и сталкерские байки.

Снейк просидел с ними с полчаса и пошел на воздух.

— горланил пьяный Мунлайт.

Бородатый обошел барак кругом. С той его стороны, откуда выходили окна комнат, звуки проходящей внутри жизни доносились куда лучше:

Да. Раньше он пел другие песни. И не работал на военных. И не набирался из-за того, что Угрюмый ушел и не вернулся. Ведь это ничего не значит. Сам же Мун тоже пропадал все это время.