Павел Нечаев - Цена жизни

Поговорить им с Леной не дали. Староста девочек, здоровенная злая бабища, заметила, как Грин и Лена обменялись взглядами, и тут же с матом погнала Лену в барак. Грин помахал ей вслед, но увидела ли она это, он не знал. От этой встречи на душе у Грина стало чуть теплее. Иногда он думал о Лене, но поговорить им так и не удалось ни разу, до самого освобождения.

Туннель жил своей жизнью. Во втором туннеле, за ущельем, все время что-то строили. Велось строительство и внутри торгового центра. Центр — пять этажей, занимал всю стену ущелья, в самом его начале, слева от эстакад, если идти из первого туннеля во второй. По слухам, именно там обитал Фрайман, в туннеле его никто ни разу не видел. Торговый центр утеплили, и, по слухам, постепенно превращали в настоящий дворец. Построили доты у всех входов в туннель. Цемент на морозе не застывал, поэтому блоки скрепляли на живую нитку, сваривая друг с другом куски арматуры. Жизнь кипела, все были при деле, все заняты.

Из-за книжек Грин настолько ушел в себя, что вспыхнувший в туннеле бунт стал для него неожиданностью. Он, конечно, замечал некоторую нервозность стражников, но значения этому не придавал. Поэтому, когда однажды утром староста, вместо того, чтобы выгнать барак на построение, стал у двери, и сказал:

— Сынки, из барака не выходим.

— Почему? — спрыгнул с нар Эрик, и стал перед старостой.

— Есть приказ, — туманно ответил староста.

— А завтрак? — разочарованно протянул кто-то. Барак загалдел, поддерживая: завтрак — это важно.

— Завтрак в свой черед, — ответил староста. Барак разочарованно заныл. Вскоре все опять разлеглись по нарам, и стали ждать. Прошел час, другой. Все было тихо. Ближе к полудню, когда барак уже смирился с тем, что завтракать придется в обед, снаружи раздалась пальба.

— Что за…? — староста выскочил из своей комнаты. Дети тут же побросали книжки, и прилипли к окнам. Староста это увидел, и заорал: — Все от окон!

Было слышно, как за стеной, захлебываясь, тявкают винтовки. Потом донеслось многоголосое: «аааа!», и топот множества ног. Не послушавшийся старосты Эрик, напряженно что-то высматривавший за окном, соскочил с нар, и направился к двери.

— Ты куда собрался? — староста преградил ему дорогу: — Нельзя!

— Мне надо наружу! — упрямо наклонил голову Эрик.

— Вернись на место, сынок. Я тебя не выпущу, там стреляют.

— Там наши мусоров бьют, мне надо туда! — Эрик пришел в ярость, и закричал.

— Не надо тебе туда. Вернись на место, — приказал староста. С места он не сходил, и было видно, что не сойдет. Понял это и Эрик. Он достал из кармана заточку. Грин в очередной раз подивился изворотливости Эрика — тот ухитрился сделать новую заточку, да еще и прятать ее так, что никто о ней не знал. Держа заточку у бедра, Эрик подошел к старосте.

— Уйди с дороги, зарежу! — заорал он старосте в лицо. Тот не двинулся, и Эрик рванулся вперед. То, что произошло дальше, никто толком не увидел, до того быстро все произошло. Большинство сходилось на том, что староста левой рукой перехватил правую руку Эрика с заточкой, а правой без затей ударил того в подбородок. Произошло все в один миг — Эрик рванулся, и тут же, словно натолкнувшись на стену, полетел назад, уже без сознания. Староста оказался не прост.

— Положите его на нары, — приказал староста. Эрика подняли, и уложили. Староста погрозил всем пальцем, и ушел в свою комнату. Больше желающих выйти не нашлось.

Шум боя сместился вверх по туннелю, через некоторое время снова раздался топот ног, на этот раз отступавших. Как потом выяснилось, рабы сговорились напасть на стражников у всех ворот одновременно. План имел все шансы на успех: если бы удалось захватить казарму охранников, в самом верху туннеля, у выхода в ущелье, все могло бы сложиться иначе. В казарме была оружейная комната, запас винтовок и боеприпасов. Захватив этот туннель, можно было бы торговаться с людьми Фраймана во втором с позиции силы. Но — не вышло. Казарму и оружейную захватить не далось, и оправившиеся от первого потрясении охранники перехватили инициативу. Они убили больше сорока человек, заставив остальных отступить. Бунт провалился. У обитателей детского барака прибавилось работы: замывали кровь. Тела погибших загрузили на сани, и куда-то увезли, должно быть, просто выбросили где-то.

Больше никаких последствий у бунта не было. В туннеле требовались рабочие руки, взять новых было негде, и репрессий не последовало. На каждой площадке в туннеле повесили динамики, из которых к своим подданным порой обращался Гельман, или кто-то из администрации, и проводил политинформацию. Пропаганда сводилась к повторению уже всем надоевшей истины: мир за пределами туннеля умер, замерз. Единственный очаг цивилизации, это туннель, Убежище с большой буквы. За то, что есть убежище, надо благодарить Партию и лично Вождя. Взрослые рабы, в других бараках, должны были выслушивать это по утрам и вечерам. Порой они скандировали, так, что эхо летало по туннелю: «Да здравствует Пария, да здравствует Вождь».

Фрайман нуждался в рабочих еще и потому, что у туннеля появился филиал. В разрушенном порту расчистили и утеплили несколько зданий. Там, где был грузовой терминал, и причал для контейнеров, начали раскопки. Часть рабочих переселилась туда, раз в две недели из порта приходил обоз с добычей.

Грину исполнилось пятнадцать. Никто, кроме него, этого не заметил, все были заворожены магической датой: ровно год прошел с момента Катастрофы. Получалось, что он прожил в туннеле почти год. Почти год, но, если бы кто-то спросил Грина о той, прошлой жизни, он бы долго чесал в затылке, прежде чем вспомнить какое-то событие. Единственной реальностью был туннель. Порой Грину казалось, что он всегда жил в туннеле, с самого рождения.

Оказалось, что не все снаружи туннеля умерли. Для пополнения рабочих команд охранники стали отлавливать снаружи уцелевших. Пропаганда тут же растрезвонила, что все уцелевшие — людоеды, что выжить снаружи можно, лишь поедая себе подобных. В это было легко поверить — все, кого притаскивали снаружи охранники, были грязные, заросшие, вонючие. С трудом верилось, что человек может так выглядеть. Определяли их в самый вонючий и грязный барак, к чернорабочим. Правда, однажды Грин увидел человека снаружи, который выделялся из общей массы. Его тычками вел по туннелю сержант Аронович.

— Это кого ты поймал, Аронович? — спросил Арновича охранник у одной из решеток.

— Крысу веду, к коменданту, — пояснил Аронович, и отвесил ковыляющей перед ним фигуре увесистого пинка. — Шагай давай, вонючка! — человек неразборчиво захныкал, и стал ковылять быстрее.

Вокруг закутанного в тряпье человека распространялось страшное зловоние, такое, что даже ко всему привычные обитатели барка отходили в сторону, пропуская их. Неудивительно, что Аронович злился. Проходя мимо Грина, «крыса» повернул голову, и посмотрел на него. Грин вздрогнул — взгляд, который он поймал, не мог принадлежать «крысе». Глаза были ясные, а взгляд острым и уверенным. Длилось это какое-то мгновение, затем глаза незнакомца потускнели, он опять уставился в пол, и пошел дальше, что-то бормоча себе под нос. Грин удивленно смотрел ему вслед. Когда спустя несколько недель он услышал по побег, он сразу догадался, кто был один из тех двоих, что сбежали. Услышав по побег, туннельные старожилы только у виска крутили — бежать в такой мороз мог только сумасшедший. Грин поделился с Эриком своими подозрениями. Несмотря на, что они отдалились друг от друга, Эрик был единственным, кто мог сказать что-то дельное.