Ник Кайм - Black Library Games Day Anthology 2011/12

На её пути вырос худой ангор с костлявыми лапами и серой кожей. Он махнул грязной стамеской, метя ей в голову и рассчитывая, что она ответит секачом.

Матильда расхохоталась и хорошенько приложила его кулаком. Когда голову ангора дёрнуло назад, она засмеялась снова, потом ещё, когда врезала ему по морде: она хихикала, погружая пальцы в глазницы, чтобы выдавить студенистые шарики, прячущиеся внутри, фыркала как маленькая девчонка, разрывая ангору глотку, мощными рывками выдирая сухожилия и выворачивая позвоночные хрящи.

Звери были на голову выше людей. Сильнее, лучше вооружены и одержимы присущим всему их роду коварством и жаждой битвы. Но на них, словно река в половодье, набросилась армия орущих фанатиков — они нахлынули на их защитные порядки и сошлись в рукопашной.

Десятки воинов пали во время нелепого подъёма. Ещё больше было вырезано, когда фанатики сошлись с врагом вплотную. Их избивали до смерти, пускали кишки острым железом, потрошили жуткого вида клыками.

Но людям было плевать, их это не останавливало. Они теснили зверей, вытирая кровь с распахнутых глаз, в унисон распевая хвалы Зигмару. Они были единым целым, одной сущностью, воплощённым отмщением.

Завидев крупного варгора с красными глазами и слюнявой пастью, Матильда развернулась и резко махнула секачом, отбивая несущийся на неё кинжал. От удара по руке прошла дрожь. В тот же момент она бросилась вплотную к противнику и, отводя секач назад и в бок, вцепилась пальцами ему в морду, стараясь дотянуться да его красных глаз, словно это были рубины.

Гор отмахнулся от неё и ударом огромного кулака свалил Матильду на колени. Он высился над ней, готовясь нанести смертельный удар.

Матильду шатало, перед глазами всё плыло. Смутно она почувствовала, что вот-вот умрёт, и от этого её неожиданно бросило в яростный экстаз.

Он воззвала к Зигмару и, оглядываясь в поисках противника, с трудом поднялась с колен.

Но гор уже исчез. На его месте стоял высокий мужчина. В тяжёлых, тусклых от дождя доспехах, он ярко выделялся среди прочих людей. Сквозь пелену ливня виднелось угрюмое лицо с грубыми чертами — сочувствия не больше чем у чугунной болванки. Фрагмент священного писания был туго привязан к его лбу ремешками из морёной кожи. Мощные руки, закованные в серую сталь, сжимали тяжеленный боевой молот. И кровь — кровь убитого гора — грязными ручейками стекала с рукояти.

У Матильды словно выросли крылья. Если до этого она и так вопила не переставая, то теперь её крики стали ещё громче.

— Отче! — проревела она, коснувшись пальцами ожога в виде кометы на лбу. Повсюду вокруг неё фанатики подхватили крик. — Отец Всемогущий!

Лютор Гусс из Церкви Зигмара, человек, давший Матильде всё и столько же потребовавший взамен, если и слышал её, то виду не подал. Он шагал вперёд, размахивая огромным молотом, будто пёрышком; лицо было непроницаемо, словно железная маска, тонкие, упрямо сжатые губы разомкнулись лишь раз, только чтобы вымолвить одно-единственное слово.

Матильда была далеко и не слышала, что он сказал. Она снова сражалась, рубя своим секачом во славу Зигмара. В суете и грохоте праведной битвы слова утрачивали всякий смысл.

Но слово было сказано. В вихре жестокой резни он тихо произнёс его, и тот час же молот ожил вновь.

— Кольсдорф, — вымолвил он, и голос его был полон горечи.

— Ну, знаешь, ты просишь невозможного, — произнёс маркграф Борс фон Ахен.

Его голос был спокоен, даже добр. Толстые губы, блестевшие от выпитого недавно вина, растянулись в деланой улыбке.

Лютор обернулся, на лице священника было написано презрение.

— Я никогда не прошу невозможного, — ответил Гусс, его низкий голос был спокоен. — Всё выполнимо с благословения Зигмара, и я прошу тебя исполнить Его волю, а значит, прошу лишь того, что можно претворить в жизнь.

Фон Ахен заморгал и удивленно посмотрел по сторонам.

— Замечательно. Образованный священник.

Он откинулся в своём кресле, и его жирный подбородок затрясся.

Маркграф был разодет в горностаевые меха и шелковые одежды, плотно облегающие его круглое брюхо. Возле него на низких деревянных креслах полукругом сидели восемь бюргеров. До полудня было ещё далеко, но у стен в приёмной уже горели факела.

Гусс стоял перед собравшимися: ноги расставлены широко, плечи расправлены, руки сжимают навершие боевого молота. Свет факелов отражался на его тяжёлой броне и бритой голове. Он был на целый фут выше самого крупного из присутствующих, а плечи по ширине не уступали фон Ахенову брюху.

Небеса за стенами здания хмурились от предстоящей грозы. На полу валялась старая солома, потрескавшийся камень на стенах был чем-то испачкан.

Не самое богатое местечко этот Кольсдорф.

Гусс то и дело оглядывал присутствующих, и когда его взгляд падал на лица сидевших перед ним бюргеров, те один за другим опускали глаза.

— Зверолюди выходят из Драквальда. — сказал он. — Их можно победить, но лишь силой можно вселить в них страх. Именно сейчас, пока стадная ярость не выгнала из леса ещё больше тварей. Если ждать их здесь, опьянённые кровью звери, перебьют вас всех.

Фон Ахен вяло махнул в сторону стены.

— Эти стены толщиной в пять футов, священник. У нас есть ратники, есть укрепления и припасы. Даже тысяча зверолюдов не войдут сюда.

Гусс нахмурился.

— Ваши люди в опасности. Деревни окрест уже горят.

Фон Ахен дёрнул бровью.

— Мои люди? — он слегка скривился от отвращения. — Если те, кто вопиет там о помощи так и не догадались искать убежища в городе, то вскоре они поплатятся за свою глупость.

Маркграф покачал головой.

— Я уже распорядился. Никто с тобой не пойдёт. За этими стенами ты будешь один.

Гусс терпеливо слушал, ни один мускул не дрогнул на его лице, только в чёрных глазах, ярко выделяющихся на фоне бледной кожи, тускло блеснул огонь.

— Я не буду один, — тихо сказал он.

Фон Ахен с сожалением посмотрел на него и, словно объясняя что-то деревенскому простаку, продолжил:

— Послушай, отсюда до опушки леса регулярных войск нет. Может зверьё и разорит наши деревни, но это лишь выветрит ярость из их голов, а нам будет стоить только крестьян. Останься и пережди бурю здесь.

И только тогда глаза Гусса засверкали яростным огнём. Лишь при упоминании крестьян он повысил голос.

— Они сыны и дочери Хельденхаммера.

Он по-прежнему говорил спокойно, но тон был уже другим.

— Его возлюбленные дети. Ради них Он проливал слёзы и кровь. Они — душа Империи, Его наследие и слава.

Речь эхом разнеслась по зале, и бюргеры нервно заёрзали в своих креслах. Пламя факелов, кажется, внезапно стало ярче.

— Если вы не будете сражать за них, я буду. Я покажу им, кем они могут стать. Зажгу их сердца священным огнём, наполню их члены силой предков. Я не вспомню об их скорбной жизни, но помяну их ярость.