Игорь Недозор - Трилогия: Плацдарм, Гарнизон, Контрудар

Революция, действительно, продолжалась, кладя на алтарь новые и новые жертвы.

И среди них оказалась пара тысяч обыкновенных советских людей, затерянных на чужой и враждебной планете…

Пускай огонь коснется нашей кожи,

Пускай вода расправится с огнем,

Кто хочет жить, тот все на свете сможет,

И мы с тобой Прорвемся все равно!

Сергей Маврин

Уже который день Октябрьск напоминал, нет, не муравейник и не улей, а скорее уж всполошившуюся колонию воинственных сусликов. Все вертелось в нервном круговороте…

Сновали солдаты и офицеры, ополченцы вынимали из сундуков тщательно свернутую и пересыпанную от моли сухой листвой жутко вонючей курумы старую форму.

На стрельбище инструкторы гоняли аборигенов, отрабатывая команды и заставляя их повторять подзабытые приемы обращения с оружием, а вторые номера ручных пулеметов меняли засаленные халаты на песчанку местного производства.

В Академии тоже кипела работа - там спешно писали справки для командования рейдеров насчет краев, куда они идут, торопливо вытаскивали из секретных ящиков рулоны карт на марш и район возможных боевых действий, чтобы быстро, ночами, при свете немногих оставшихся сбереженных ламп перечертить их, снабдив нужными пояснениями и легендами.

Гремели и лязгали вытаскиваемые из оружейных комнат и ящиков оружие и амуниция.

Ругаясь на чем свет стоит, мешая ядреный мат с местными богохульствами, взводные топтались в цитадели у кабинета завбоеприпасами, прапорщика Лунева, стараясь выцарапать из него драгоценные цинки калибров 7,62, 14,5, и 9-мм - пистолетных и пулеметных.

Со складов вещевого довольствия у другого прапорщика, Довбняка, вытаскивали кожаные и брезентовые разгрузки местной и земной работы, фартуки и куртки, защищающие от стрел, кобуры и чехлы, плащ-палатки - и тоже без брани не обходилось.

Громко взрыкивали гоняемые на холостых оборотах движки машин в автобронепарке.

Кряхтя, земляне вместе с помощниками из местных стаскивали машины, мирно стоящие на дубовых брусьях в боксах, поднимали домкратами, печально созерцая треснувшие покрышки, подкрашивая пятнышки ржавчины на броне и с горькими вздохами устанавливая еще живые аккумуляторы.

С машинами был самый больной вопрос, ведь от них зависел не просто успех экспедиции, а сама жизнь бойцов. Особо позаботились о буксирных тросах, которые смазали последним тавотом и старательно проверили, нет ли переломов проволоки. Потому как если что, то машину придется тащить до самого дома: республика не слишком богата, чтобы разбрасываться техникой.

До глубокой ночи горел свет в лабораториях. Химики подбирали состав топливной смеси (особо для дизелей, особо для бензиновых моторов), мешая скипидар со спиртом и маслом, добавляя по капле или ведру сваренное магами и шаманами гнусно пахнущее варево. Как оно работало, не знали не только химики, но и сами шаманы. Однако ж оно работало, и горючее получалось относительно неплохим.

Правда, заведующие ГСМ - сержант Логинов и прапорщик Махмудов все равно ходили хмурые и злые. По приказу Макеева рейдгруппа должна была взять полуторакратный запас топлива - две трети всего, что накопили они тяжким трудом за прошедшие годы.

Во всей этой общей неразберихе у каждого был свой смысл и свой маневр. И довольно скоро настал день, когда все было готово. Вся предназначенная к рейду техника была отобрана, прошла тщательную профилактику, снабжена запасками.

Люди собрались, надели «лифчики» боевой разгрузки, прицепили кобуры с пистолетами, закинули на плечо автоматы и карабины, подхватили вещмешки с барахлом и сухпаем и ждали только сигнала к выступлению.

Дело было лишь за приказом и подписью руководства. Но вот за этим и стало дело, поскольку в последние дни вдруг стали громче звучать речи, что, дескать, как бы не пустое и небезопасное дело затеяно. Потому как одно дело в чужом пиру похмелье, а вот куда хуже - это тумаки в чужой драке. Недовольные даже написали письма в Совет с обоснованием своих возражений.

Это была первая серьезная оппозиция за прошедшие годы, так что Макеев мог себя поздравить в некотором роде - у него как у настоящего русского царя завелись свои раскольники.

Нет, до царя ему, положим, далеко, да и многое из того, что говорят раскольники, в сущности верно. Он бы и сам не прочь принять какой-нибудь из их планов. Только при всех своих достоинствах эти планы не учитывали одного - фактора времени. Ибо в письме говорилось, что больше трех месяцев рейдгруппе не продержаться, а конный марш при самых выгодных условиях займет тридцать дней - это если идти без отдыха, не ожидая отстающих.

А ведь если стать на их точку зрения, то нужно еще будет снестись с Лыковым, разослать гонцов в кочевья, собрать всю ораву.

Да, время, время…

И почему-то поневоле ему все чаще вспоминался Афганистан…

Туда тоже ведь сунулись вот так, торопливо и не особенно думая, не ожидая ничего опасного, с одной стороны, и страшась того, что если не придут они, то придут американцы - с другой.

Макеев помнил разговоры в штабе ограниченного военного контингента, что, мол, накануне декабря семьдесят девятого был какой-то доклад ГРУ с печальными прогнозами, чем кончится эта затея, прочтя который, первый зам командующего сухопутными войсками брякнул маршалу Устинову: «Да что они смогут против нас, эти… мужики в шароварах?!»

И еще: случайно услышанный уже на Аргуэрлайле веселенький рассказ порученца Мезенцева - лощеного подполковника-особиста.

Тот поведал исходящий будто бы от приближенного самого генсека, тогда еще шефа КГБ, слушок, как не хотел старенький, уже одной ногой стоящий в могиле Леонид Ильич Брежнев давать команду на ввод войск, как раз за разом снимал вопрос с заседаний Политбюро, в котором большинство уже согласилось с доводами армейцев и K°митета. Как к нему, разбитому очередным инсультом, приезжал лично Андропов, и он, еще не восстановив речь, дрожащей рукой написал на листке, вырванном из блокнота, что этого делать нельзя, что мы станем интервентами, и что мир не поймет того, что они сделают… Но все-таки дожали старика, оставшегося почти единственным несогласным в Политбюро.

Тогда Александр, ощущая неприязнь к ерническому тону особиста, испытал и невольное уважение к покойному генсеку, над которым прежде посмеивался и не считал грехом рассказать о нем анекдотец.

Но теперь похожая дилемма встала перед ним. В этом мире, конечно, не знали слов «интервенция» или тем более «экспорт революции». Напротив, подмять под себя соседа силой меча было нормальным делом. Но только вот и рассчитываться, если чего, здесь доводилось не ругательными резолюциями ООН или торговым эмбарго. Платой за ошибку были уже твои сожженные города и веси, твоя страна под чужим сапогом и персонально твоя голова на колу перед вратами твоего собственного дворца.