Михаил Белозеров - Возмездие теленгера

Чебот вдруг пообещал:

– Напьюсь как сапожник, святые угодники…

Костя посмотрел на него, как на идиота, и принялся за пиво. Пиво было пахучее, с белой шапкой пены, по стенкам бокала стекали прозрачные, как роса, капли. Малаха благоговейно, словно молясь на икону, подул на пену и с умиротворенным выражением на помятом лице махом осушил бокал, издав при этом звук, похожий на стон души. Лицо у него разгладилось, как мятая бумага в воде. Костя тоже, как и Малаха, подул на пену, посмотрел, как она шевелится, словно живая, и принялся пить. Но влить в себя одним махом огромный бокал у него не получилось. Во-первых, напиток показался горьким, во-вторых, его было много, а рядом стояла еще одна полная кружка. Как это пиво пьют? – поразился Костя и посмотрел в зал: все поглощали напиток дружно и со священным трепетом. Костя удивился, это же не чай, которого можно выпить целый самовар! Это холодный напиток. Но под вяленую щуку, которую разделал Чебот, пиво пошло неожиданно хорошо. А с черными солеными сухарями сделалось даже очень вкусным и приятным. Незаметно для самого себя Костя приговорил одну кружку и потянулся за другой.

После трехдневной тряски на колесах и пива кабак показался ему уютным и симпатичным. Конечно, это было не то что в деревне, когда собирались соседи и под самогон пели песни, потому что в деревне все было по-домашнему, а здесь пахло цивилизацией, и большинство людей в кабаке были не знакомы друг с другом. На душе сделалось спокойно. Тревога исчезла, и он, уже на правах бывалого посетителя, стал рассматривать зал и прислушиваться к разговору за столом. Оказывается, речь шла о кайманах и о том, что они здесь держат власть и власть их простирается аж до самого Санкт-Петербурга. А что дальше, за Санкт-Петербургом, никто толком не знает. Дороги туда нет, и поезда туда не ходят.

– Нашим туда путь заказан, никто там не бывал. Черные там земли, непригодные к жизни. – поведал Малаха.

– А что значит «черные»? – спросил Костя, который был ужасно дотошным, во всем хотел разобраться и докопаться до истины.

– А потому черные, что жизни там нет. Вот только кусочек севера и остался.

– А Финляндия? – решил блеснуть познаниями Костя.

– Нет такой страны! – как эхо, отозвался Малаха и снисходительно посмотрел на него, мол, такое спрашивает только полный профан.

– Святые угодники! – произнес Чебот таким тоном, когда не знал, радоваться ему или плакать.

– Как нет?.. Вот на карте… – Костя полез за «Справочником молодого моряка», чтобы опровергнуть утверждение Малахи. Любил он ясность в таких вопросах.

– Чего ты мне тычешь этой книжкой? – спросил Малаха. На лице у него появилось презрение. – Война, она никого не пощадила, и финнов в том числе.

– А-а-а… – произнес пораженный Костя, и некоторое время все сидели, притихнув, переваривая услышанное.

Выходит, у нас и в самом деле настоящий оазис, если всех вокруг грохнули, мы одни остались живыми, подумал он.

– А мы им лес поставляли… – ни к селу ни к городу ляпнул Телепень.

– Это ж когда было? – снисходительно ответствовал Малаха. – Двадцать лет назад. Давно все быльем поросло.

«А кто их всех грохнул?» – хотел спросить Костя, да вспомнил о той армии, которая лежала в лесах. Она и грохнула, больше некому, и после Армагеддона наступило «время-марь».

– Да вы не бойтесь, пацаны, – весело сообщил Малаха. – Война-то когда была? То есть Армагеддон? Никто не упомнит. Вас тогда еще и в помине не было. Так что живите в свое удовольствие и не забивайте свои светлые головы всякой ерундой. Слава богу, что мы живы. Вздрогнем, славяне! Едрить его налево!

И так он это все сказал, с такими дружескими нотками в голосе, что Костя едва не спросил у него, что такое «сопротивление» и с чем его едят. Язык у него так и чесался. Он, наверное, спросил бы, но взгляд холодных острых глаз из дальнего угла заставил его придержать язык. Допью кружку и подойду спрошу, чего ему надо, подумал Костя, чувствуя, что слегка опьянел на голодный желудок.

Окна кабака выходили на круглую площадь, посреди которой темнел каменный памятник. Костя прочитал: «Пенин».

– Малаха, ты все знаешь. А кто такой Пенин? – спросил он.

– Пенин? – удивился Малаха и посмотрел в окно. – А-а-а… Это не Пенин, а Ленин. Политический деятель прошлого века. А больше ничего не знаю. Батя что-то такое говорил, не помню. Но чтили его, иначе памятник не поставили бы и картины не рисовали.

– Стоп! – сказал Костя. – Так это он изображен внутри вокзала? Лысый такой?

– Ну да, а кто еще? – подтвердил Малаха, с насмешкой глядя на него.

– Ты что, в школе учился?! – спросил Телепень с завистью, делая умное лицо и надувая щеки.

Свое пиво он, как и Чебот, выцедил и ждал, когда Малаха закажет новую порцию.

– Не-а-а… – признался Малаха. – Просто у нас в деревне поп грамотный, иногда читает вслух разные книги и писать заставляет. Вот я и обучился. И арифметику знаю, сложение, вычитание, умножение, – добавил он гордо. – А иначе как торговать?

Чебот, который накануне обмишурился, завистливо шмыгнул носом:

– Мой батя тоже священником служит, но он, кроме церковных книг, ничего не читает и меня не обучает.

Губы у него, как и у Телепня, блестели от жира, а черные прямые волосы торчали во все стороны. Взгляд же у него до сих пор был растерянным и тоскливым, как у голодной собаки.

– Это кому как повезет, – философски изрек Малаха. – Ну что, мужички, разогрелись? Не выпить ли нам чего покрепче?

– Я за, – не задумываясь, согласился Костя, откидывая с глаз белый чуб.

Ему вдруг захотелось отметить такое событие, как приезд в город, да и пиво ему понравилось. Цивилизация, однако! – с восторгом думал он, – Цивилизация! Это тебе не наша околица, три козы да стадо коров. Это город! А в городе, как известно, должно быть весело!

– И я буду, – сказал Чебот. – Нравится мне пить. Я, наверное, пьяницей стану.

– Эх! – воодушевился Телепень. – Гулять так гулять! Мать моя женщина! Только теперь уже мы платим! Костя!..

– Гришаня! – как завсегдатай, оглянулся Малаха. – Сделай нам по двести на брата и закуски сваргань, но всамделишной, не из кошек. – И громко засмеялся, довольный своей шуткой.

Костя подумал, по двести – это много или мало? Мужики в деревне выпивали по три стакана за раз, и ничего, шатались, но не валились. По три стакана – это, конечно, много. А что такое двести? – хотел он спросить у Малахи, да постеснялся, еще засмеет, как Чебота.

Разбитной малый Гришаня принес им под самогон пельменей, квашеной капусты с брусникой, уксуса, а еще черного хлеба и все того же пива. Чебот, который жаждал напиться, с ухарским огоньком в глазах налил себе, как бывалому, по края и предложил так, словно его обуяла вселенская жажда: