Александр Зорич - Очень мужская работа

— Посматриваю, дядя Вася, — откликнулся из-за кустов назначенный на фишку Ламалыга.

— Собирались же на Новый год, дядя-ёжа… — с досадой сказал Sleep.

— Собирались… Да не готово ж было! Да и один хер, короче. Зону с осени трясёт. Ты посмотри на Десятку, сынове, добрых людей как корова языком. Остались одни мы, и такие же. Чуйка, братья!

— Только чуйкой жив не будешь! — сказал Кутак с выражением.

— Пацан говорит, — подтвердил Подфарник. — Ничего. Справимся, вернёмся, я до трёхсот пятидесяти догоню ништяковые. Отъедем, братья, в тёплые страны, пока Матушка не кончит, не боитесь, in that order. Я, в рот нехороший, родился в одна тыща сорок седьмом году и до сих пор, спасибо Матушке, живой, короче. И дальше жив, бля, буду.

Докушали скудное полезное в молчании. Подождали пока поест Ламалыга. Заставили Орясину проглотить десяток шариков с валериановым настоем. Убрались за собой. Оправились, сменили прокладки. Привстали, осмотрелись. Влажных коконов сгущённой атмосферы на пути к воротам виднелось два, это были тяжёлые места, нестабильные, неровные. Новые. Чёрта с два их можно было бы выбросить гайками — кабы не туман. Влажный денёк выдался, спасибо, Матушка, обозначила сама… Подфарник действительно в этом году справил девяностолетие, он был одним из трёх живых до сих пор помеченных здоровьем сталкеров и рекордсменом среди них; впрочем, долголетие было едва ли не единственным Подфарниковым достоинством. Начавший выходить в одиннадцатом году, он сравнительно недавно дозрел до ведущего, «чуйкой» обладая рядовой, а характером неверным. Стучал, впрочем, он всем мыслимым международным и национальным скурмаческим организациям при Зоне, о чём общество, конечно, знало, знало от Подфарника самого, поэтому его и не трогало, используя порой в качестве сливного бачка антикварной фирмы «Павел Буре». Даже писатели его сторонились. Так что ход в группе Подфарника направляли обычно либо Ламалыга, либо Кутак. Главным богатством Подфарника были его треки.

Двинули. Sleep благополучно дотянул группу до ближнего к кустам угла ангара. Было около часу дня. Здесь надо было постоять и принюхаться. Постояли, принюхались, зорко озираясь в тумане. «Прокруста» пахла очень резко, ядовито, но обычно сквознячок продувал ангар от ворот к задней двери, выбитой взрывом, отсюда — туда, и обходились добрые люди респираторами. Была надежда и сегодня. Никому не хотелось герметизироваться сегодня в Матушке. И воздушные токи теряешь, и микрофон — не родное ухо, конечно, и запах, если что, не поможет, не упредит, и общаться тяжело, когда надо, — «Прокруста» радио слышит.

Воняло гадостно. Сквозняка не было.

— Ладно, в рот нехороший! — сказал Подфарник хрипло, захлопнул шлем, защёлкнул перчатки и, взяв Орясину за шиворот, толкнул его перед собой. Когда они проходили мимо Джихада, тот перекрестился — и католически, и православно. Он считал, что так вернее. Миновали Sleep'a.

— Дядя-ёжа, ты его хоть загерметизируй, — проворчал Sleep в спину Подфарнику, точнее — в ухо ему, в наушник. Подфарник даже и не отругнулся. Если что в ангаре не так, выжить Орясине проще с голыми головой и руками. Ненамного, но проще.

Всё, Орясина был теперь в авангарде.

— Стоять! Снимай манатки, хоббит! — приказал Подфарник шёпотом. — А вы все — ждите меня, in that order! Глядите на затык, гадство, если что, не пугайте до упора. Контейнер передаст мне Кутак. Кутак, будь готов, продвинешься к воротам. Ты снял, Орясина? Ламо, ты, наверное, его баг прибери. Ну с богом. Про «сторожку» не забудь, напоминать не буду. In that order, в общем. Пшёл!

Орясина заскулил и упёрся. Подфарник без лишней злости сунул ему в ухо пламегаситель «терминаторского» AR-180. Сильно сунул, ободрал.

Орясина сдался.

Шагнул.

Прошёл вдоль закрытой створки ворот по вытоптанной в щебёнке тропке. Остановился, заглянул в ангар. Обернулся. Пятнистое коричневое лицо его было сведено судорогой, лошадиный рот с огромной щелью между передними зубами оскален. Но он смог помотать головой вниз-вверх-вниз и произвести руками жест, похожий на «чисто». Подфарник ободряюще улыбнулся ему и показал стволом: «вперёд!»

С посадкой в машину справились на удивление быстро и без особых происшествий.

Тополя и Комбата, укрытых до подбородков шелестящей металлотканью, вывезли из штаба на каталке давешние офицеры-охранники, железо смертоубойное своё где-то бросившие и выглядевшие голыми. Клубин шёл рядом с каталкой от самой палаты. Тополь, увидев его воочию, осклабился под прозрачной маской так, что улыбка из-под маски вылезла, и продолжал скалиться и заговорщицки подмигивать всю дорогу. Комбат же, бледный в зелень, внимания не обращал ни на что, кроме светлеющего розово-голубого неба. Кусал губы.

В ногах носилок на металлоткани лежал пакет с дарёным свитером — на первом посту процессию встретила и проводила старший специалист Кондратьева. Перекрестила сталкеров, положила свитер, подоткнула ножки. На крыльце врачи (старший сержант-военспец и гражданский, армянин) пожали сталкерам плечики, пожелали удачи и вручили Клубину здоровенный пикающий и мигающий чемоданище с жизнеобеспечением, от которого под металлоткань тянулись провода и трубки. — Клубин внутренне ужаснулся, увидев этот чемоданище, но чудовище оказалось почти невесомым. — Попрощавшись, врачи остались на крыльце, немедленно закурив.

Два модифицированных «хаммера» (ракетная установка, огнемёты, гермокабины, канадские манипуляторы) ждали на плацу. Один «хаммер», грязный, как из болота вылезший, украшали, кроме обычного малоросликовского бурундука в каске, красные кресты, второй — чистенький, как надраенный, похвастаться мог только бурундуком. Народу вокруг было немного, а зевак не было совсем: дисциплина у Малоросликова не разбалтывалась даже ввиду жестоких чудес, коими Комбат и Тополь и работали не за страх, а за совесть.

Малоросликов сидел на подножке чистого вездехода и вполголоса распекал какого-то незнакомого полковника с бакенбардами и лопатками в петлицах. Полковник по стойке смирно истекал потом и молчал с написанным на длинном лице выражением героизма в терминальной стадии. В сторонке деликатно жевал табак денщик генерал-лейтенанта, ротмистр фон Тизенгаузен. Увидев приближающуюся процессию, Малоросликов оборвал нотацию, поднялся и, взяв полковника левой рукой за эполет, кратко, подытоживающе врезал ему кулаком правой под дых. Полковник не дал слабины и тут: даже не пикнул. Фон Тизенгаузен подскочил, помог полковнику распрямиться, увёл куда-то в пространство.