Алексей Гравицкий - Путь домой

— С чего начать?

— Начни с начала, — предложил Митрофаныч.

…Меня рвало очень долго. Казалось, больше уже нечем, но спазмы не прекращались. Когда, наконец, отпустило и я смог оглядеться, легче не стало.

Нещадно палило солнце. Раскаленный воздух сушил глотку. За спиной была стена света, а вокруг — сплошная песчаная гладь.

И с чего я взял, что, пройдя сквозь сияние в тайском парке, мы попадем в Бангкок? Только потому, что из этого света пришел кто-то из Бангкока? Не очень логично. Но отсутствие логики было заметно теперь, когда сверху жарило ядовитое солнце, а кругом была мертвая пустыня.

— Сережа, — позвала Звездочка, которой проход через стену тоже вычистил все внутренности. — Мы где?

— В Катманде, — огрызнулся я.

Идти было некуда. Здесь не было ничего, кроме песка и солнца. Ни единой точки, за которую мог бы зацепиться глаз. До самого бесконечно далекого горизонта.

Пот заливал глаза. Солнце выжимало из организма лишнюю влагу.

Я прикинул наши запасы воды. Нет, далеко мы не уйдем. Здесь ловить нечего. Следовало признать: моя затея провалилась с громким треском.

— Давай назад, — я мотнул головой на переливающуюся золотистым свечением стену.

Звездочка посмотрела на меня.

— Læa khun? [17] А ты? (тайск.) . — добавила она, указывая на стену: — Сережа?

— И Сережа тоже, — устало кивнул я.

Звездочка косилась недоверчиво. Боится, что я ее брошу, что ли? Я тяжело вздохнул и первым вошел в стену. Свет сделался нестерпимым. Потом отступил. Я приготовился к новому приступу тошноты, но его не последовало.

Открыл глаза. Внутри похолодело. За спиной светилась стена света. Вокруг был песок. Жарило солнце. Мы не вернулись.

А ведь тот безумный тайский чувак, пришедший из места, где духи, говорил, что те, кто уходят в свет, назад не возвращаются.

Не возвращаются! Черт! И почему я такой умный и наблюдательный задним умом?

Я огляделся, чувствуя, как внутри поднимает хвост паника. Взгляд зацепился за крохотные фигурки, медленно двигающиеся по дальнему бархану.

— Сережа! — Звездочка тоже заметила их.

Караван! Верблюды, люди. Я с облегчением выдохнул и поспешил туда, где с обстоятельной неспешностью плыло сквозь пустыню наше спасение.

Бежать по песку было неудобно.

— Эй! Подождите! — заорал я, не надеясь, что меня поймут, просто чтобы привлечь внимание. — Мы здесь! Подождите нас!

Караван задрожал и с той же великолепной неспешностью растаял в воздухе.

Мираж. Я упал на обжигающий песок. Всё, крышка!

Подошла Звездочка, опустилась рядом на колени. Я повернулся.

— Надо-надо, — передразнил я ее зло. — Зачем ты за мной поперлась? Осталась бы там, была бы жива.

«Стоп, — резко оборвал я сам себя. — Прекратить истерику. Если есть вход, значит должен быть и выход. Надо только найти. Пусть даже для этого придется сутками ходить сквозь стену. Должен быть выход».

Я решительно поднялся и пошел обратно к свету.

— Идем, — позвал я Звезду, которая и без того шла следом.

Должен быть выход.

Именно тогда мне в голову пришла идея: нащупывать точки перехода, гуляя шаг за шагом по периметру стены.

Это потом, много времени спустя, я узнал, что червоточины чаще всего многослойны. Что за одной стеной, будет другая, а иногда и не одна. Как матрешки. Или круги на воде, расходящиеся от брошенного камешка.

А тогда я решил для себя две вещи. Во-первых, всегда есть выход. Во-вторых, всё, что внутри света — иллюзия. Игра воображения.

Я поверил в это.

Я повторял это, как молитву. Повторял, когда поймал тепловой удар. Твердил, когда кончилась вода. Когда перед глазами плыли круги, а губы растрескались в кровь. Когда уже не было сил сделать очередной шаг. Когда внутри бушевала паника, рвалась истерикой наружу. Когда казалось, что пустыня не выпустит нас уже никогда…

Тогда кто-то там наверху сжалился над нами, и мы перепрыгнули.

Нет, мы не вернулись в Таиланд. Мы попали в другое место. И там были люди, которые не хотели нам добра. А потом было еще много прыжков, мест и людей. Много жестокости и мало человечности. Но мы вырвались из лап песчаной смерти. И я на всю жизнь запомнил две вещи: всегда есть выход, и за светом все иллюзорно — реальна только точка перехода.

«На всю жизнь» закончилось сегодня, когда червоточина совсем не понарошку убила Вольфганга Штаммбергера…

Лопаты с трудом вгрызались в мерзлую землю. На непривычных к подобному труду ладонях вздулись пузыри. Несмотря на холодрыгу, я взмок от тяжелой работы. Отложил лопату, расстегнул куртку.

— Запахнись, не то простынешь.

Митрофаныч работал спокойно, размеренно и неторопливо. Как экскаватор. Я поначалу взял шустрый темп, но быстро выдохся. Приютивший нас селянин не торопился и силы рассчитывал. К тому времени, когда у меня вовсю ныли мышцы, и рубаха взмокла от пота, он, кажется, ничуть не устал и темпа не снизил. Махал лопатой, как заведенный.

Я послушно застегнулся и снова взял в руки орудие пролетариата. О содранных мозолях, саднящих ладонях и ноющих мышцах старался не думать.

Митрофанычу я рассказал все. Со дня пробуждения и до того момента, как постучал в его дверь. Он слушал внимательно и даже переживал. Честно сказать, я побаивался реакции на половые завихрения Звездочки, но Митрофаныч отнесся к ним с пониманием. «Несчастная баба», — сказал он.

После этой фразы у меня сложилось впечатление, что он чего-то недопонял, но конкретизировать я не стал. От греха подальше.

Лопатами мы махали вдвоем. Звездочку и Яну Митрофаныч оставил у себя. Велел им отдыхать, а меня, разомлевшего после стакана самогона на пустой желудок да с устатку, затащил в сарай, снарядил шанцевым инструментом и погнал через поле исполнять долг перед покойником.

— Хорош, — махнул Митрофаныч лопатой и выбрался из вырытой могилы.

Я последовал его примеру.

Немца завернули в рогожу. Мертвый Вольфганг оказался невероятно легким. Мы опустили старика в яму. И стали закидывать мерзлой землей свидетельство моего преступления.

Закапывать оказалось в разы легче. Вскоре над могилой вырос заиндевевший холмик.

— Покойся с миром, немчура, — благожелательно выдал Митрофаныч.

Я ничего не сказал. Мне бы хотелось поговорить со Штаммбергером, пусть даже и мертвым, но только без свидетелей. Без свидетелей не получалось.

Мы постояли молча над могильным холмиком с минуту.

— Идем, что ли? — спросил Митрофаныч, выждав время. И, не дожидаясь ответа, потопал через поле в обратную сторону.

Я зашагал следом.

Мысли о похороненном немце навевали тоску. Надо было переключиться.

— Что дальше будешь делать? — выдернул меня из объятий грусть-печали Митрофаныч.

— А что тут сделаешь?

— Ну, как… можно уйти, можно остаться.