Уильям Форстен - Разящий меч

– А пошли бы вы… – четко произнес он, и дружный вопль одобрения раздался за его спиной.

Парламентер недовольно фыркнул, повернул лошадь и ускакал.

– Это слова командира французской гвардии при Ватерлоо.

Ганс взглянул вниз, возле него стоял Инграо. По его лицу струилась кровь, но он улыбался.

– Не мог удержаться, – вздохнул Галс.

– Все-таки и в тебе есть нечто романтическое.

– Не оскорбляй меня.

Он достал из кармана крохотную плитку табака – все, что осталось, – откусил половину и вторую отдал Инграо.

Чарли, поблагодарив кивком, взял табак.

– До встречи в аду, – сказал он и отправился к четырехфунтовой пушке, которая еще оставалась в центре каре. – «Я видел дни славы…» – запел кто-то. Солдаты подхватили знакомые слова, их голоса далеко разнеслись по равнине. Они заряжали мушкеты, примыкали штыки. Все понимали, что это их последний бой.

Он перезарядил карабин и упер приклад в колено, не обращая внимания на красное пятно, растекавшееся по брюкам.

Легкий ветерок развевал полковые знамена. Воздух стал чище после дождя.

Ему казалось, что он где-то в другом месте. «Это не Антьетам», – сказал он себе. Он вспомнил, как перед ним стоял молоденький офицер, стоял и смотрел на него испуганными глазами. Ганс сумел научить его, он наблюдал, как тот командует сначала полком, а потом и всей армией. Теперь он отвечает за весь этот мир.

Сын, которого у него никогда не было и которого он обрел в Эндрю. Этого вполне достаточно, чтобы умереть спокойно.

– Да хранит тебя Господь, сынок. Снова взвыли нарги.

– Забирай отсюда людей! – орал Пэт. – К другому поезду!

Григорий посмотрел на Пэта и вновь перевел взгляд на долину, где разыгрывалась трагедия. Черт побери, Григорий, забери их!

Офицер повернулся и присоединился к отступающей пехоте.

Римляне отступали, отстреливаясь. Многие открыто плакали.

До холма, на котором застрял их поезд, доносилась песня последних солдат Ганса. Пэт слушал, и по щекам его катились слезы.

Ударили пушки мерков, послышались крики, но песня продолжала звучать.

– «Слава, слава…»

Мерки рванули вперед. Слабый голос выводил последний куплет. На мгновенье Пэт увидел его – Ганс сидел, подняв карабин. А потом песня смолкла, и только сабли мерков взлетали и опускались, холодно сверкая в утреннем свете.

Прозвенел колокол, и поезд подъехал к станции.

Эндрю чувствовал себя одиноким как никогда. Пустые поезда, прибывшие с линии Потомака, были достаточно красноречивы, но он хотел услышать рассказ.

В последнем поезде сидела римская пехота. У многих были раны, обмотанные тряпками, на их лицах можно было прочесть весть о поражении.

Поезд свистнул и остановился. Пэт спустился из кабины паровоза.

Эндрю пошел навстречу ему. Пэт двигался так, словно на плечи ему взвалили непосильную ношу.

– Ганс погиб, – произнес он безжизненно.

Эндрю отвернулся. Господи, как ему хотелось броситься на землю и с воем кататься по ней, колотя кулаками, как бы он хотел спрятаться в самый дальний и темный угол, чтобы никто его не видел и не трогал. Но он не мог. Не сейчас.

Ганс был рядом, когда они стояли под Геттисбергом, когда он смотрел на тело своего единственного брата.

– Не сейчас, – сказал он тогда. – Ты поплачешь завтра. А сейчас нельзя.

«Ганс умер. Он был рядом со мной шесть лет, он научил меня всему, он был той силой, что помогала мне. А теперь его нет».

Эндрю повернулся к Пэту.

– Мы были так близко, – простонал Пэт, – так близко.

– А три бригады?

– Никого не осталось. Они построились в каре, а их расстреляли из пушек.

– Инграо, Андерсон, Эстерлид, Василий Александрович?

Пэт покачал головой. Эндрю стоял застыв.

– Господи Иисусе, ты бы их видел, – со вздохом выдавил Пэт. – Они стояли и пели до самого конца. Ганс посередине, а вокруг флаги и штандарты. Могу поклясться, что он жевал свой проклятый табак и ругался. Боже, прости меня. Я был там, но не мог их спасти.

Он шагнул вперед и положил руки ка плечи Эндрю. Тело его содрогалось от рыданий.

«Ганс умер», – с тупой настойчивостью стучало у Эндрю в висках. Почему-то ему всегда казалось, что его учитель вечен. Он слышал сотни имен, после которых звучало: «Погиб». Но Ганс… Никогда, никогда он не думал о возможности такого кошмара.

Ганс ушел навсегда.

– У тебя нет табака? – спросил Эндрю шепотом.

Пэт кивнул. Он достал из кармана носовой платок и громко высморкался. Потом вынул плитку табака и протянул Эндрю. Тот взял и откусил кусок.

– Они быстро продвигаются, – сказал Пэт. Он чувствовал, что должен рассказать о мерках. – К ночи они уже будут здесь, а к утру доберутся до Нейпера. Что с остальной армией?

– Сейчас уже за Нейпером.

Пэт кивнул, но видно было, что его занимают совсем другие мысли.

– Нам еще надо сражаться. Война не закончена, – произнес Эндрю и, положив руку на плечо Пэта, пошел вместе с ним к поезду. Позади полыхала подожженная станция.

– Подрывай!

Майна поднес факел к запальному шнуру и молча глядел, как по насыпанному на земле пороху к мосту сбегает цепочка огня. Несколько секунд спустя в воздух взлетели бревна и рельсы – почти месяц работы был уничтожен.

Мост через Нейпер рухнул в реку, поднялась волна, которая затопила берег и прорвала запруду на мельнице, стоявшей ниже по течению. Вода хлынула через пробоину.

Майна отбросил факел в сторону и подошел к Эндрю.

– Пришлось сделать это самому, – сказал тихо Джон.

Эндрю лишь кивнул и последовал за ним к вагону.

Он кинул быстрый взгляд на стул в углу, возле которого стояла медная плевательница. Откашлявшись, он прошел на свое место во главе стола.

– Каковы наши потерн? – спросил Калин.

– Восемьсот убитых и раненых в Первом корпусе, триста – во Втором, – отозвался Эндрю, заглядывая в рапорт. Он помолчал минуту. – Первая дивизия Третьего корпуса, а также половина Второго и Третьего выбыли из строя.

Калин откинулся на спинку стула и уставился в потолок.

– Десять тысяч человек. Эндрю кивнул. – И почти все оружие, кроме того, что они все-таки вынесли с поля боя, – шестьдесят пушек, полмиллиона патронов, палатки и продовольствие, – продолжил Джон.

– И Ганс, – мягко добавил Пэт. – И еще двадцать пять парней из Тридцать пятого полка и Сорок четвертой батареи.

Джон покачал головой.

– Я знаю, – прошептал он. – Но это не мое дело – докладывать о людских потерях. Я занимаюсь оружием, оборудованием.

Калин успокаивающе поднял руку.

– И что теперь? Все молчали.

– Я спрашиваю, что теперь? – гаркнул Калин, выведя Эндрю из состояния мрачной задумчивости.

Тот снова посмотрел на пустующий стул, словно там сидел кто-то, оценивающий его, готовый безмолвно упрекнуть, если он, Эндрю, даст волю чувствам, покажет свою растерянность, особенно сейчас.