Карен Трэвисс - Ужас глубин

Костер на самом деле представлял собой кучу мертвых и умирающих полипов. На этот раз их пришло немного, и применение огнеметов было, пожалуй, излишним; однако подобное же рвение Бэрд наблюдал, когда уцелевшая Саранча догнала спасавшихся бегством жителей Хасинто. Тогда червей осталось всего-то несколько штук, но половина армии бросилась им навстречу; солдаты жаждали рубить врагов на куски, жаждали прикончить последних тварей из стаи, долгие годы не дававшей им ни минуты покоя. Тогда Бэрд тоже поддался всеобщему порыву.

Какой-то бродяга выключил огнемет и передал его Бэрду.

— Прошу, — пригласил он. — Может, это у тебя последняя возможность.

Занятие было бессмысленным, но Бэрд все равно взялся за огнемет, только ради того, чтобы опробовать эту штуку и посмотреть, насколько далеко летит струя. Он не думал, что огненный ритуал принесет ему какое-то облегчение.

Через несколько секунд кто-то завел сирену, раздался сигнал отбоя тревоги. Хоффман подошел к Бэрду и хлопнул его по спине. По лицу его было видно, что он думает сейчас о чем-то более жутком, чем разрушенная военно-морская база и новый, незнакомый людям враг.

— Вы подонок, Бэрд, — произнес он. — Но вы наш подонок.

Это был самый лучший комплимент из всех, которые получал за свою жизнь Бэрд. А комплиментов он получал мало.

— Кто-нибудь, принесите солдатам швабру! — крикнул какой-то бродяга. — Им придется целый год здесь прибираться — если они продержатся еще год. До встречи, уроды!

Они все уходили. Гораснийцы стояли и молча смотрели на них; может быть, думали, что сигнал отбоя означал также возобновление кровной вражды.

— Уходите? — спросил Бэрд. — А нам столько всего надо обсудить!

— Меньше всего нам хочется здесь оставаться. — В руке человек держал портативную рацию вроде тех, какими пользовались охранники до того, как прежний мир полетел в тартарары. — Вам конец, КОГ. Мы хотим оказаться подальше от вас, пока еще можно.

Он ушел, разговаривая с кем-то по рации. Бэрд услышал что-то насчет «восемнадцати ноль-ноль, завтра на закате» и «сбора на кораблях».

Значит, они действительно уходили. Это было уже что-то. Бэрд подумал, что ради этого стоило немного изменить карту острова.

Утром он посмотрит, как теперь выглядит берег.

Вектес, южное побережье, на следующий день

Однажды он умрет, и все это дерьмо закончится. Хоффман обнаружил, что с нетерпением ждет этого дня.

Он высунулся из дверцы «Ворона» и оглядел изменившуюся береговую линию так внимательно, словно никогда прежде ее не видел. Гранитные утесы, образовывавшие западную границу военно-морской базы, ушли под воду, открыв туннели в скале, похожие на пчелиные соты; над водой, на оставшихся кусках скалы, торчали остатки стен.

Древние орудия исчезли. Они лежали сейчас где-то глубоко под пенными волнами. Хоффману на миг вспомнился Анвегад, и ему стало любопытно, цела ли еще батарея Кузнецких Врат. Он решил, что, скорее всего, цела.

Сегодня он потерял третью часть базы. Но по крайней мере большинство кораблей в восточной части гавани еще держались на плаву.

«Если нам понадобится снова бежать — сможем мы бежать или нет?»

Один из авианосцев класса «Гнездо ворона», «Дальелл», выглядел таким же покойником, как Председатель, в честь которого был назван. Он накренился набок и клевал носом. Хоффман заметил сновавших по палубе солдат и моряков, пытавшихся спасти корабль; аварийная помпа на корме выплевывала за борт воду.

Однако самое глубокое отчаяние у него вызывал вид земли, занятой палатками. Только что здесь был растущий город, временные жилища постепенно сменялись надежными, прочными зданиями, а сейчас местность выглядела как после удара «Молота».

«Я уже все это видел. И не думал, что смогу снова вынести подобное зрелище. Но снова…»

Улицы еще просматривались — аккуратная сетка, начинавшаяся у стен базы, тянулась в сторону сельской местности и полей, существовавших до прибытия граждан Хасинто. Почти половина новых домов оказалась уничтожена. На их месте были груды обугленных бревен.

«Но на этот раз люди выжили. Это не Эфира. Дома можно восстановить».

— Черт, сэр! — Митчелл, стоявший рядом с ним, тоже смотрел вниз. — Сколько еще вот такого они смогут вынести?

Хоффман привык говорить ободряющие слова и обрушиваться на тех, кто впадал в уныние. Главное — это боевой дух. Это не иллюзия. Во время кризиса потеря воли и желания идти дальше означает смерть. Но он сейчас просто не мог заставить себя произнести нужные фразы, потому что сам в них больше не верил.

Адмиралтейство было в безобразном состоянии. Оно не сгорело, но ударная волна снесла крышу и выбила все стекла. Ветер гонял по улице бумаги. Однако люди все-таки находили силы выполнять работу. Хоффман должен был ощутить гордость за сограждан при виде стройных цепочек солдат и горожан, которые переправляли оборудование и припасы из разрушенного здания на уцелевшие склады. Но вместо этого сердце его наполнилось горечью.

Он напомнил себе о том, что на каждую катастрофу ему полагалось только пять минут отчаяния и негативных мыслей, затем следовало возвращаться в реальность и выполнять свой долг. Необходимо, чтобы люди видели: у него все под контролем.

— Мне нужно вниз, — сказал он. — Посадите меня на площади, Соротки.

— А что с тем пацаном и его папашей? — спросил Митчелл. — Ну, вы меня поняли — террористы.

Новый чудовищный противник заставил его совершенно забыть о старых врагах.

— В последний раз, когда я этим интересовался, — ответил Хоффман, — они сидели в изоляторе.

— Я потому спрашиваю, сэр, что из изолятора получился живописный волнорез.

На Хоффмана вновь нахлынуло то неприятное, тяжелое чувство; на мгновение в мозгу промелькнула мысль: «Получили по заслугам, сволочи!» — но тут же сменилась мыслью о том, каково это — сидеть в запертой камере, не имея возможности бежать во время катастрофы. «Неужели я сочувствую этим ублюдкам?» Однако он в этом сомневался. Он подозревал, что это снова говорит чувство вины за то, что он когда-то бросил Маркуса на растерзание червям, захватившим тюрьму в Эфире.

— Лучше бы проверить, что там, — сказал Хоффман. — Но это дело терпит.

На самом деле, конечно, это было сейчас самым важным. Он хотел избавиться от зародыша будущих угрызений совести. Но это не входило в обязанности Митчелла. Хоффман спрыгнул на асфальт, вошел в главные ворота, миновал казармы и добрался до учебного плаца. Бетон прорезали глубокие трещины. Он боялся, что земля в любую минуту может уйти у него из-под ног.

Однако Нью-Хасинто избежал участи старого города. Его тряхнуло, как при землетрясении, но он не погрузился под воду.