Карен Трэвисс - Ужас глубин

— У Атара двое детей, — наконец произнес Касани. — Он клерк. Он не предатель. Да, он в отчаянии. Но разве он представляет опасность? Он просто не мог смотреть, как его дети умирают от голода.

Хоффман втянул воздух сквозь зубы, стараясь подавить гнев, чтобы не закричать о долге солдат, о том, почему они имели право есть то немногое, что было для них припасено, и что продукты распределялись среди гражданских в соответствии с тяжестью их работы. Он уже хотел сказать, что, воруя продукты у солдата, вор ставит под угрозу жизнь не только самого солдата, но и многих других людей. Но не успел он произнести и слова, как понял, что это все не имеет значения. Значение имело только одно: как прекратить воровство.

«Надо было сделать это сразу. Я сам виноват».

Хоффман знал, что на месте Атара, скорее всего, поступил бы точно так же, но он был на своем месте и отвечал за своих солдат.

— Мы его арестовали, — сказал Хоффман. — Он во всем признался. Хотя отрицать было бесполезно. Вы понимаете, что я хочу вам предложить.

— Не совсем, лейтенант.

— Вы — гражданская власть. Я жду от вас осуществления меры наказания, полагающейся по закону.

— Вы серьезно? Чтобы я казнил человека, которому все равно предстоит голодная смерть?

— Выбирайте, олдермен. Если вы откажетесь, я сделаю это сам.

Как только Хоффман произнес эти слова, он понял, что обратного пути нет. Если он отступит, то потеряет все. Касани больше не будет его слушать, кражи продолжатся, и он перестанет контролировать ситуацию. Хоффман хотел, чтобы хоть кто-то вышел отсюда живым, а для этого нужно было навести порядок.

Касани откинулся на спинку стула и начал спорить — скорее с самим собой, чем с Хоффманом:

— Зачем мы вообще живем на свете, если в нас нет сострадания? Это же мои соседи. Друзья. Я не могу убить одного, чтобы спасти остальных, — даже если это поможет их спасти.

Хоффман прервал его:

— Вы можете вывести отсюда людей. Я свяжусь с инди, и они позволят вам уйти. — Внезапно у Хоффмана родилось решение. — Если вы пойдете на север и рассеетесь, им все равно трудно будет вас обстреливать. Многим удастся уйти. Но если вы решите остаться здесь, то будете обязаны соблюдать законы КОГ. Это понятно?

У Хоффмана просто подошли к концу и энергия, и время. Он видел перед собой только цель. Он поднялся, схватил Касани за плечи, поставил его на ноги и подтолкнул к двери. Атар сидел в комнатушке дальше по коридору под охраной Бая Така.

Песанг даже не посмотрел на Хоффмана, когда тот, толкая перед собой Касани, вошел в импровизированную камеру. Атар сидел на деревянном стуле, уронив голову на руки; ему было за тридцать, темные волосы уже редели, но выглядел он довольно опрятно, несмотря на нехватку воды. Обычный человек, и только. Когда Касани вошел в комнату, он поднялся.

— Мне очень жаль, — произнес он. — Но я не мог иначе.

— Я понимаю, — ответил Хоффман. — Мне тоже очень жаль. Но вы знали, на что шли.

Это нужно было сделать быстро. Он решил, что тянуть время — несправедливо по отношению к этому человеку. В этой казни не было ничего личного, и, может быть, от этого Хоффману стало еще хуже. Он вложил пистолет в руку Касани.

— Сделайте это! — приказал он. — Таков закон.

— Я не могу. Без суда? Даже без…

— У вас нет выбора, черт побери, олдермен.

— Как я могу его винить? Я бы сам так поступил на его месте! Дети умирали от голода у него на глазах.

Хоффман решил, что, наверное, это голод довел его до такого безразличия ко всему. Он видел мир очень ясно, и видел вот что: без минимального пайка его солдаты не смогут сражаться. Солдаты погибнут так или иначе, но они-то следуют всем правилам, писаным и неписаным. А этот человек нарушил правила, хотя отчаяние его было так понятно…

«Сэм Бирн не позволил мне нарушить правила и отправить его с беременной женой в безопасное место. Вот это настоящий солдат. Вот это настоящий человек. Его жизнь важна для нас».

На самом деле не имело значения, кто именно нажмет на курок; главное, чтобы гражданские поняли: кража продуктов во время осады — серьезнейшее преступление. Хоффман забрал свой пистолет у Касани и, как всегда, испытал странное, тревожное чувство, прикоснувшись к руке постороннего человека. Затем снова осмотрел помещение и жестом приказал Баю Таку отойти подальше. На миг взгляды их встретились — Бай смотрел на эту сцену совершенно спокойно. Он все понимал. Он знал, что такое борьба за выживание.

Хоффман приставил дуло пистолета к голове Атара. Он не совсем был уверен в том, правильно ли сформулировал обвинение, но суть была ясна, да никто и не собирался придираться к мелочам.

— Герил Атар… — Произнося эту формальную речь, он чувствовал себя идиотом. Что подумал бы юрист вроде Маргарет о его неуклюжих фразах? — Вы признали факт кражи военного имущества; согласно Акту о военном положении, присвоив паек, предназначенный для солдат Коалиции, вы поставили под угрозу их жизнь и способность защищать КОГ. Наказанием за это является смерть, и от имени Председателя Коалиции Объединенных Государств я намерен привести приговор в исполнение.

Атар ничего не ответил. Хоффман встретился с ним взглядом, отвел глаза и нажал на курок.

Ему приходилось убивать людей, находившихся в непосредственной близости от него, — ведь он служил в пехоте, — но никогда еще он не исполнял роль палача. Это оказало на него странное, угнетающее действие. Возможно, дело было в жаре и голоде. Он опустил пистолет и попытался осмыслить происшедшее.

В голове у него вертелась назойливая мысль: «Я должен поговорить с Падом. Пад в этом разбирается. Он говорит, что снайпер делает свою работу хладнокровно, прекрасно понимая, что будет, если он не убьет жертву; это не адреналин, не реакция на угрозу. Он мне это объяснит».

Касани, всхлипывая, смотрел на тело, распростертое на полу. Хоффман хотел, чтобы гражданские узнали о том, что казнь совершена. Если Касани собирался рассказать, кто ее совершил, — Хоффман был не против. Солдатские пайки оставят в покое, и у его солдат появится шанс делать свое дело, ради которого они сюда пришли. Жизни тысяч других солдат зависят сейчас от них.

Хоффман понимал, что когда-нибудь совесть начнет грызть его, но, если бы он не казнил этого человека, совесть грызла бы его гораздо сильнее. Он убрал пистолет в кобуру, поманил за собой Бая и, связавшись с медпунктом, приказал убрать тело.

— Тяжело это, сэр, — произнес Бай, шагая за ним по коридору и выходя на улицу, навстречу раскаленному, зловонному воздуху. — Вы сделали правильно. Но правильно — не всегда приятно.

— Спасибо, Бай. — Хоффман приказал себе, так сказать, надеть шоры и сосредоточиться на следующей проблеме. Его удивило то, что это у него получилось, но удивление тоже было каким-то слабым, как будто он смотрел на себя со стороны. — Чего у нас в избытке? У нас есть большие запасы одного продукта, которым мы почти не пользуемся в такую жуткую жару.