Елена Горелик - Лев и ягуар

Из дневника Джеймса Эшби

Даже не знаю, радоваться мне или бояться. Скорее, я боюсь. За Эли. Она удивительно упрямая женщина, и если твердо приняла какое-то решение, отговаривать ее бессмысленно. Однако ситуация такова, что сейчас речь идет о ее жизни.

Около трех месяцев назад с нами опять случился… ммм… приступ страсти. В который уже раз за семь лет нашего брака. Нас в буквальном смысле невозможно было растащить. Помня о способности Эли увлекаться, отдавая мне ласки, мысленно адресованные другому, однажды ночью я в шутку поинтересовался — кто на сей раз поразил ее воображение? «Я его знаю?» — «Возможно, милый, — Эли поняла шутку и ответила в том же тоне. — Ему тридцать шесть лет, он отличный штурман и прекрасный человек. Правда, временами бывает страшным занудой». Насчет занудства — я никогда не соглашался с подобной характеристикой в свой адрес, но в тот момент я рассмеялся. Рассмеялся с облегчением и радостью.

Однако семь недель спустя я испытал неподдельный страх.

Вернувшись однажды домой позже обычного, я застал Эли молящейся. Она молилась по-русски, упрашивая Господа оставить кому-то жизнь, а если Ему так уж необходима чья-то душа на небе, то пусть он возьмет ее собственную. Ужас буквально превратил меня в ледяную статую. За кого Эли могла такпросить Всевышнего? И почему?!! Что происходит?.. Она заметила меня, повернулась. «За кого ты молишься, Эли?» — спросил я, не помня себя от страха. «За него, — она положила руку на свой живот. — Это наш пятый…» Да, Эли была четырежды беременна, но ни разу не выносила ребенка дольше десяти недель. Все, как правило, бывало в порядке, пока среди ночи ей вдруг без всякой видимой причины не становилось плохо и не начиналось болезненное кровотечение. После четвертого выкидыша доктор Леклерк вынес приговор: своих: детей у нас не будет никогда. Не прошло и двух лет… Я как мог утешал Эли. Уверял ее, что не нужно жертвовать ничьей жизнью, что мне нужны они оба — и она, и ребенок. Что малыш Джон обязательно обрадуется брату или сестре… Я много чего говорил ей тогда, что растрогало бы любую женщину. Но глаза Эли оставались сухими, и в ее взгляде я явственно читал готовность… к чему? К смерти или к жизни?

Роковые два месяца миновали, и, хотя Эли опасалась худшего, все благополучно и по сей день. Надеюсь, оседлый и более размеренный образ жизни, что мы ведем сейчас, все же сказался благоприятным образом. Моя жена больше не изнуряет себя круглосуточной работой, приняв в канцелярию даму-секретаря и перепоручив ей менее важные дела. Больших сражений и дальних путешествий пока не предвидится. Единственное, что внушает нам обоим серьезное беспокойство — возраст Эли. Ей уже двадцать девять лет. Если в ее мире впервые рожать в таком возрасте самое обычное дело, то у нас это связано с серьезным риском для жизни. Но я надеюсь и верю…

Этот мужичонка — тонконогий, с отвисшим брюшком, с грубыми чертами лица — типичный обитатель лондонских трущоб. Собственно, именно оттуда сэр Чарльз его и извлек. И Джонатан Адамс служил за это своему господину верой и правдой. Служил, зная, что в любой момент, не угодив милорду, может снова оказаться на дне общества. И там скорее всего его очень быстро уничтожат: отверженные не любят тех, кто хоть чуточку, хоть ненадолго над ними возвысился.

— Милорд, — Джонатан, держа в руках серебряный тазик и бритвенные принадлежности, немного неуклюже поклонился. — К вашим услугам.

Джонатан был полезен сэру Чарльзу, и не только как брадобрей. Несмотря на свою внешнюю непривлекательность и вполне английскую сдержанность, он был чем-то сродни театральному типажу слуги — эдакого пройдохи-итальянца. Джонатан умел и услужить господину, и добыть весьма интересные сведения, хоть и не джентльменскими способами — напиваясь в тавернах с нужными людьми или ловко орудуя монетками. Сэр Чарльз не любил тратить лишние деньги, однако Джонатан всякий раз оправдывал все затраты. А здесь, в пиратском городе, где в порту таверна на таверне, добыть нужные сведения — легче легкого. Потому ежедневное бритье для сэра Чарльза имело двойную пользу: и привел себя в порядок, и есть над чем поразмыслить.

— Что ты вызнал? — поинтересовался господин посол, когда слуга ловко взбил мыльную пену.

— Много интересного, милорд, — лицо Джонатана исказилось странной гримасой. Должно быть, ухмылкой, но сэр Чарльз в том почему-то усомнился. — Я вчера вечером посидел в таверне с черномазым конюхом из Алькасар де Колон. Пить он вовсе не умеет, но за чужой счет…

— Говори о главном, — оборвал его сэр Чарльз.

— Я поставил ему пару кружечек рома. — Джонатан намылил господину щеки и подбородок, одновременно продолжая свой рассказ: — Язык у него малость развязался. Слово за слово, и выболтал он поразительные вещи о своей госпоже!.. Чуть выше голову, милорд, самую малость… Знаете ли вы, что миссис Эшби сейчас в тягости?

— Нет, — сэр Чарльз старался говорить, не шевеля челюстью: Джонатан уже аккуратно орудовал острейшей бритвой, малейшее неосторожное движение обернется порезом. — Очень интересно.

— Потому-то она в последнее время и одеваться стала, как леди, — поддакнул слуга. — Раньше-то все в камзолах и штанах бегала, а месяц назад заказала у местной портнихи несколько платьев — и домашних, и для выхода в свет.

— Выхода в свет? — нахмурился сэр Чарльз. — Разве пристойно даме в столь деликатном положении выходить в свет?

— Здесь нравы попроще, чем у нас, милорд. Взять хотя бы адмирала Роулинга. Где вы видели, чтобы джентльмен женился на какой-нибудь дикой азиатке? А этот привез из Алжира арабскую женщину, магометанку, и живет с ней как с женой!.. Что вы хотели, милорд: это ж разбойники, а не джентльмены… Чуточку повернитесь, милорд… Но это еще не самое интересное из того, что выболтала черномазая обезьяна.

— Говори.

— Милорд, вы не поверите, — скабрезно хмыкнул Джонатан, аккуратно очищая левую щеку сэра Чарльза. — Сейчас, когда миссис Эшби в тягости, она и ее муж воздерживаются от исполнения супружеского долга — чтоб ребеночку, значит, не повредить. Но три месяца назад они исполняли этот самый долг каждую ночь и не по одному разу!

— Что в этом столь необычного? — сэр Чарльз подпустил в свой ровный спокойный голос нотку сарказма. Он тоже регулярно исполнял супружеский долг — любому джентльмену пристало продолжать род, чтобы было кому передать титул и наследство.

— Необычного? — хмыкнул слуга. — Конюх слышал от своей сестры, горничной миссис Эшби, будто по ночам из спальни господ частенько доносились вот те самые непристойные звуки!

Сведения, что сообщил Джонатан, повергли сэра Чарльза в ступор. Как? Как это может быть?!! Леди обязана рожать мужу детей, а не испытывать наслаждение на ложе, уподобляясь продажной девке! Какое бесстыдство!.. Кромвель совершил немало дурного, но какие же благочинные в его время были нравы! Мать, помнится, не смела даже слово сказать без дозволения отца. А сейчас что? При дворе — лупанарий, и тон разврату задает сам король! Бедная королева… Истинная леди, хоть природа и обделила ее красотой. Такие же истинные леди и джентльмены, как сэр Чарльз и его благовоспитанная супруга, сейчас либо сидят по поместьям, либо отправляются в колонии, ибо при развратном дворе им не место.