Алексей Ерошин - С.Л.О.М.

- Напрямую - нет. Только косвенно. В архиве есть личные дела всех статистов. Всех, кроме одного. Где это дело?

- Повторяю - все это недоказуемо. В отличие от вашей стрельбы в поезде. Мне кажется, или наш договор все еще в силе?

- В силе. Но что будет, если этот Левушкин снова сюда явится?

- Больше сюда против моего желания не явится никто. Никто. Об этом я позаботился.

- А дело?

- Нет человека - нет и дела. Ничего нет. Пепел в утилизаторе.

Пони хрустел морковкой, отстукивая: "Феликс радуется"

- Твое счастье, док, что эта лошадь знает мало слов,- усмехнулся Фаер,- а то бы она тебе много чего высказала…

Желто-черная туша экскаватора поворачивалась, как в замедленной съемке. Вот смятый автомобиль, задетый огромным ковшом, ударился в столб и закувыркался по площади. Вот медленно-медленно показалась черная воронка излучателя. Облачко пара и асфальтовой пыли все ближе. Лед впереди тает, как рафинад в стакане кипятка, неиспарившаяся влага уходит в теплую сыпучую каменную крошку. Дрожь земли уже подкатывает к ступням и взбирается выше, делая ноги ватными. Хочется бросить все к черту и бежать. Но подошвы ботинок словно пристыли к промерзшему асфальту площади. Бежать некуда. Нельзя бежать. Позади - люди. Десятки людей. И черное, изрыгающее смерть, жерло излучателя. И три секунды до залпа. Две… Одна… Рой злых вольфрамовых ос вырывается из обоймы с треском через горячий ствол и рассыпается веером искр на цели. Черная пасть излучателя рывком поворачивается на раненой шее, и страх исчезает. И свет исчезает. И тело исчезает. И нервы взрываются болью.

Игорь откинул одеяло и рывком сел в кровати. Озноб отпускал его медленно и неохотно. Сердце неслось неровным галопом. Нашарив на тумбочке склянку с акишинским зельем, Игорь торопливо выдернул пробку и отпил большой глоток. За портьерой в оконное стекло скреблась метель.

- Тебе снова приснился кошмар?- спросил Ганимед.

Игорь вытер простыней холодный пот и ответил вопросом:

- А ты чего не спишь?

- Это плохо. Ты должен сказать об этом кому-нибудь.

- Не могу.

- Это может плохо кончиться для тебя.

- А для того, кто в моей голове? Ты ведь все знаешь. Уже все книги в доме перечел. Ты в курсе, что такое фатальная экстракция. Я никогда себе не прощу, если он умрет по моей вине.

- Но вы можете погибнуть оба.

Игорь сунул ноги в холодные тапки.

- Со мной все в порядке. Спи, Ганя.

- Я не могу.

- А что такое? Тебе же нравилось видеть сны. Как будто кино.

Ганимед в темноте скрипнул пружинами раскладушки.

- Да. Но это не кино. Это память. Человеческая память. Что, если я в самом деле не я, а этот самый Андрей?

- А ты что, наяву вообще ничего не помнишь?

- Иногда кажется, что вспоминаю. Но не знаю - было ли это на самом деле. Мои это воспоминания, или чужие. Кто я - биокиборг, бывший человеком, или человек, ставший биокиборгом?

- А какая разница - для нас?

- Разница в правовом статусе. Должен ли я по-прежнему следовать первому закону, если есть риск для моей человеческой составляющей? Или не должен рисковать человеческим сознанием ни в каком случае? Это логическое противоречие. Я не знаю, как нужно поступать.

- Тогда поступай, как люди. Как сердце прикажет.

- Сердце - орган кровообращения. Оно не может приказывать.

Игорь в темноте усмехнулся:

- Это же образное выражение. Идиома. Как сердце прикажет, как совесть подскажет. Согласно категорическому императиву. Ты вчера Канта листал - знаешь теперь, что это?

- Да. Но свойственны ли мне человеческие чувства?

- Ты сомневаешься? Значит, мыслишь по-человечески.

- Да. Сомневаюсь. А что делать - не знаю.

- Спи, вот что.

Игорь на ощупь зашлепал к двери.

- А ты куда?

- Да спи ты уже. Пить хочу. Попью и приду, куда я денусь.

Он побрел в на ощупь в ванную, лениво размышляя: "Главное - не проснуться до конца, иначе больше не уснуть. Открыть кран, дать воде немного стечь и подставить рот под ледяную струю. Это прогонит чертов экскаватор, приостановит сердце и даст забыться в остаток ночи". Мысли ползли тягуче, перебиваемые то наслоениями обрывков сна, то какими-то лицами, среди которых иногда мелькали очень знакомые. А незнакомые странным образом не казались незнакомыми. Они сменяли друг друга, то крича, то смеясь. "Чертова бессонница,- подумал Игорь.- Вечная ночь. Бред. Бреду, как в бреду. Бреду. В полусне. В полубреду".

Слова цеплялись друг за друга, сами собой складываясь в строчки:

- Бессонница, бессонница -

В горячечном бреду

По бесконечной полночи,

По полуснам бреду…

Игорь замер посреди коридора, не открывая глаз, чтобы не спугнуть внезапно сошедшее на него наитие. Словесный арифмометр в голове продолжал щелкать, выдавая результат:

Бессонница хоронится

В портьере у окна.

Лучом свечи, луной в ночи

Плывет ко мне она.

Я в ней повис, увяз - она

Узлами простыней

Ко мне навек привязана,

А я привязан к ней.

Она растворена во мне -

Мне век ее нести,

Навеки с ней наедине

В полубреду брести…

"Надо записать,- подумал Игорь,- утром все вылетит из головы. А так вроде складно вышло… Олег удивится. А может, это только в полусне кажется. Утром глянешь - чушь какая… Придется включить свет и записать…". Он промахнулся рукой мимо стены и приложился лбом к дверному косяку. В глазах полыхнуло и завертелись яркие искорки. Остатки сна как ветром сдуло. Яростно растирая ушибленное место и чертыхаясь шепотом, Игорь включил свет в ванной. Из глубины зеркала на него глянула почти чужая, вытянутая, помятая физиономия со свежей ссадиной на лбу.

Намочив полотенце, Игорь приложил его к шишке. Рифмы еще вертелись в голове и просились на бумагу, опасаясь превратиться к утру в смутное недоступное воспоминание. Игорю это чувство было в новинку, зато уж Олег знал это наверняка: ночами частенько включал свет и лихорадочно рыскал по комнате в поисках блокнота. Сейчас блокнот очень удачно валялся на стиральной машине. Игорь открыл его на заложенной карандашом странице. Олег набрасывал мысли обрывочно, торопливо, часто не дописывая слова. Игоря всегда влекло таинство словосложения, он не упускал случая заглянуть в этот мыслесборник, но не всегда разбирал ночные каракули брата, накарябанные в полусне. Однако здесь почерк был удобоварим - так Олег записывал уже оформившиеся стихи:

Опять, вопросами томим,

Гляжу в зеркальный сумрак хмурый,

Который камерой-обскурой

Переворачивает мир

Наоборот,

Где все вокруг

Не так,

Как видится привычно,

Где обитает закадычный

Мой враг

И мой заклятый друг -

Фантом,

Двойник,

Второе "я",

Мой неизбывный Альтер Яго,

Ко мне влекомый той же тягой