Николай Берг - Остров живых

В чертовой темноте, освещаемой несколькими убогими костерками и огнем в ржавых бочках, лагерь на территории завода смотрится куда как мрачно. И до того, надо полагать, завод по ремонту бронетанковой техники с его здоровенными бетонными корпусами цехов не слишком уютно выглядел, а уж после того, что здесь произошло, и вовсе не кажется теплым местом. Хотя, наверное, когда тут организовали пункт спасения для тех, кому повезло не превратиться в зомби за первый же день накатившей на город катастрофы, а теперь оказавшихся в безопасном месте, впечатления были другими. Кто ж знал, что власть здесь фатально изменится, и все превратится в мерзотный концлагерь буквально за одну ночь. А нам тут последствия разгребать…

И последствий этих будет много. Освобожденные нами сейчас спят вповалку, где смогли приткнуться. Сектанты или кто там тут верховодил последнее время – удрали. Кто успел. Но мне страшно. Не оттого, что сыро, холодно и темно, и не потому, что совсем неподалеку валяется несколько сотен трупов упокоенных, да и неупокоенные тоже вполне могут быть рядом – нет, это-то как раз привычно. Уже привычно. Мне страшно оттого, что я наглядно убедился в том, насколько моментально люди теряют человеческое в себе.

Такое ощущение, что на этой загаженной, пропахшей ужасом территории я нахожусь уже давно. Даже не верится, что, собственно, вчера сводная компания из гарнизона Петропавловской крепости, из Кронштадта, с Медвежьего Стана и от Ржевского полигона бойко начала зачистку этого завода, напоролась на грамотное сопротивление обосновавшихся здесь сектантов, понесла катастрофические потери и в общем-то чудом сумела все-таки эту территорию очистить.

Теперь сил тут – кот наплакал, а вот спасенных получается несколько тысяч. И что начнется утром, когда простоявшие в битком набитых цехах трое суток без воды и еды люди немного придут в себя, сложно представить. Это ж такое начнется… Сейчас-то они все спать повалились, где кто нашел себе место, потому тихо. Ну, почти тихо. Выстрелы-то слышны, только на них никто уже внимания не обращает. Что удивляет и радует – зомби пока попадались только некормленые, первичные, если так сказать можно. Ни шустряков, отведавших мясца, ни морфов, изменившихся уже до весьма опасной степени увеличения силы и скорости, пока нет. Тут же даю себе мысленного пинка – в нескольких корпусах завода таких тварей сидит целая куча. Хорошая была затея у сектантов, очень хорошая. И потери мы вчера понесли страшные, когда уже торжествовавшие победу люди получили подарочек – радиосигнал подорвал несколько зарядиков в цехе, где сидели специально откормленные шустеры и почти морфы, как стали называть отожравшихся на мертвечине зомбаков. Взрывами снесло петли ворот, и толпа голодной нежити ринулась прямо на живых – и освобожденных из соседнего цеха, и наших, посчитавших, что дело уже в шляпе и бояться нечего. Меня передергивает от всплывшего в памяти зрелища.

Возле полевой кухни оказывается кисло – истопник, скорчившись в позе эмбриона, лежит на какой-то дерюге, повар стоит на коленях рядом. Оба окружены кучей народа, и даже патрульные здесь – и наши, и пара кронштадтских.

Один из них как раз сует лежащему фляжку.

У меня возникает сильное желание прострелить патрульному башку – это тот самый борец за истинно народную медицину, с которым я уже цапался неоднократно. Надо было его с катера все же сбросить, чую спинным хребтом – я еще с ним наплачусь. Успеваю убрать флягу от губ истопника. Встречаюсь взглядом с милосердным патрульным-самаритянином.

– Чего вы лезете? – возмущенно спрашивает меня знаток медицины.

– Вы патрульный? – уточняю я.

– Да. И я оказываю помощь, – горделиво заявляет он.

– Вот сейчас подберется к нам сзади очередной шустер – и будет тут веселье. Помощь я и сам окажу, а вы будьте любезны – патрулируйте, черт вас дери, доверенную вам территорию.

– Но вы ее окажете неправильно!

– Знаете, мне несколько неловко…

– Что?

– Если вы не встанете на ноги и не отправитесь патрулировать, мне придется дать вам ботинком по морде, а это не очень хорошо для воспитанных людей. Идите патрулировать!

Упоминание о шустерах, однако, делает свое дело – одна пара патрульных, спохватившись, начинает выбираться из толпы. Мало того – они тянут за руку и моего оппонента.

– Пийшлы, пийшлы! – убедительно толкует один из них.

– А я уж думал дать ему по харе прикладом, – заявляет Саша.

– Я тоже думал… Что тут у вас случилось? – спрашиваю у заболевшего.

– Живот… схватило… – в два приема выдыхает лежащий.

– Как схватило? Рвота, понос были?

– Как ножом под ложечку пырнули. Больно, аж режет…

– Рвоты и стула не было, – замечает толстый повар. – И ножом не пырял никто. Я испугался, рукой залез – нет там ран. И крови нет.

– У вас язву диагностировали? – спрашиваю лежащего.

Истопник испуганно смотрит на меня. Дыхание у него частое и неглубокое – даже так видно, а поднесенная к его носу кисть руки это подтверждает: кожа на тыльной стороне кисти нежная, дыхание улавливает четко.

– Да была вроде. Думаете, она?

– «Мужайся, княгиня, печальные вести», как пелось в опере «Князь Игорь», – глупо шучу я. – Думаю, что у вас прободная язва желудка или двенадцатиперстной кишки. Будем вас эвакуировать. Саша, свяжись с нашим ботаником – ургентный случай. Надо больницу предупредить – необходима операционная на ушивание перфорированной язвы желудка. Нам требуется транспорт для доставки лежачего на берег и транспорт для перевозки от берега до больницы.

Саша начинает бубнить в «длинное ухо», как он называет свою рацию.

– А без операции никак, а? Обязательно резать надо? – жалобно спрашивает пациент.

– Никак. Но вы так не волнуйтесь – в клинике и операционная есть, и врачи. Сделают в лучшем виде, – пытаюсь его успокоить.

– А может, все-таки не надо резать, а?

– У вас дырка в желудке. Сквозная. И все из желудка льется долой. Прямиком на кишечник, в брюшную полость. Сейчас вам хреново, потом через несколько часиков станет полегче – отомрут нервные окончания, а еще через несколько часиков будет отличный разлитый перитонит, и придется ампутировать кусок кишечника. Дальше вы или будете как многочисленные наши сограждане – зомби, или выживете, но останетесь калекой. Мне очень невесело вам это говорить, но лучше, чтоб вы были в курсе дел.

– А попить можно? Во рту пересохло!

– Сейчас ватку намочу – язык увлажним, легче станет, а вот пить нельзя категорически. Кстати, – тут я поворачиваюсь к повару, – вы же говорили, что вы биолог?

– Да, а что?

– Почему допустили к пациенту этого самозваного лепилу с фляжкой?

– Знаете, он был очень убедителен, а я, к своему стыду должен признать, растерялся…