Борис Сапожников - Наука побеждать

Прояснив таким образом ситуацию, я понял, что упрекать и дальше лорда Томазо просто глупо. Дожить своих людей в землю надо за дело, а не просто так, ради глупых фанаберий или гонора, чем часто славились предки лорда Томазо. Так что, можно сказать, он вполне здравомыслящий командир. Однако людей моих этими мыслями не воскресишь, остаётся одно — воевать с британцами и бить их пока могу. Мстить им тоже глупо, всё же они солдаты, как и мы, хотя и отличаются изрядной жестокостью во взятых городах, особенно, когда в них нечем поживиться. А чем можно разжиться в нищей Испании, знающей только войну в течение многих лет. Вот и вымещали они свою злобу, накопленную за время кровопролитного штурма, а какой ещё мог быть, если город защищали — говорю без ложной скромности — мои ополченцы. В общем, понимаю я и противную сторону, но всё равно буду бить британцев без пощады, пока идёт война. А как закончится война, так и будем думать.

— Вы взяли себе меч Зигфрида? — поинтересовался я у лорда Томазо. Знакомую рукоять я заметил только что. Я шагал рядом со стременем его коня, и она долго мозолила мне глаза, но я никак не мог вспомнить, чем мне так знакомо это простое перекрестье грубой работы. — Я думал, вы запечатали его навечно.

— Я - гроссмейстер паладинов, — ответил он на это, — и меня готовили к подобному с самого вступления в орден. Когда на землю Испании придёт такая беда, с которой не справиться без крайних средств, проклятый меч Зигфрида вынут из алтаря и вручат достойному. В этот раз совет гроссмейстеров и магистр выбрали меня.

— А отчего не самого магистра ордена? — удивился я. — Уж кто достойней прочих.

— Верно, — согласился лорд Томазо и совершенно спокойно продолжил, — но магистр не может быть избран для этой доли. Как только опасность пройдёт, меч вновь будет запечатан, а носившего его паладина казнят, чтобы он не осквернял свою душу грехом самоубийства или, хуже того, не сошёл бы с ума, опьянённый кровью, и не начал убивать направо и налево, не щадя ни своих, ни чужих.

— Вот оно как, — протянул я, поглядев на паладина, мирно покачивающегося в седле, звеня доспехами. Вот едет он рядом со мной, живой человек, но на самом деле он — покойник. Закончит своё дело, если, конечно, жив останется, а потом его свои же братья и убьют. — Интересные обычаи у вас, паладинов.

— Других быть не может, — покачал головой лорд Томазо. — Этот меч слишком опасен, чтобы сохранять его на свободе. И человека он поражает настолько глубоко, изъязвляя самую душу его, даже столь крепкую в вере, как моя, что оставлять его в живых тоже нельзя. Проносивший Грам достаточно долго, становится безумцем, и даже если он не станет бросаться на всех, то начнёт изыскивать способы добыть меч себе. Наиболее известные из таких Эль-Сид Кампеадор, сделавший войну смыслом жизни, или Эрнан Кортес, выкравший меч и бежавший с ним в Новый Свет. С тех пор, у всех кто идёт с Грамом в бой руки всегда по локоть в крови. Это не просто фигуральное выражение. Кровь начинает просачиваться сквозь поры кожи, въедаясь в одежду, смыть её потом очень сложно. И что самое странное, это вроде бы и не кровь того, кто носит меч, потому что сам он не теряет ни капли.

— А чья же? — удивился я.

— Точно никто не может сказать, — пожал плечами гроссмейстер, — однако некоторые учёные богословы предполагают, что это кровь всех тех, кто был убит этим мечом.

— Но откуда она берётся тогда?

— О, сын мой, — усмехнулся лорд Томазо, — вот на этот вопрос ответ ищут уже больше двух сотен лет. И пока не нашли.

За такими разговорами мы добрались до эфемерной границы контролируемой паладинами территории. Об этом мне и сообщил лорд Томазо.

— Пора прощаться нам, — сказал он мне. — Удачи тебе не желаю, ты — наш враг, как бы то ни было. И мы вполне можем встретиться в битве, тогда пощады не жди. AdiСs.

— От меня можешь ждать того же, — кивнул я, пожимая протянутую руку паладина, пальцы её были испятнаны въевшейся кровью. — Прощай, — сказал я ему по-русски.

Лорд Томазо развернул коня и вместе с остальными паладинами умчался куда-то на юго-запад.

— Прошу прощения, — обратился ко мне старший унтер Ковалёв, — а о чём вы разговаривали с этим рыцарем?

— С лордом Томазо? — зачем-то переспросил я. — О старых приключениях моих. О полке моём, что погиб в Уэльве, о проклятом мече, истекающем кровью. В общем, ни о чём. Прибавить шагу, — скомандовал я, оторвавшись от воспоминаний, — надо спешить. И не расслабляться, паладины нас больше не прикрывают, а засаду герильясы вполне могут устроить.

Не успел я со стрелками вернуться в расположение полка, остановившегося на отдых до вечера, как меня тут же нашёл Ахромеев. Он всё ещё был бледен, сказывались полученные и скверно залеченные ранения, однако держался хорошо. Я ожидал, что при нём окажется мой бывший офицер прапорщик Фрезэр, но нет, Ахромеев был один.

— Тому, что ты попал в очередную историю, я уже не удивляюсь. — Похоже, он перенял привычку своего начальника, графа Черкасова, начинать разговор без приветствий. — Равно как и тому, что выбрался из неё без потерь.

Интересно, про что он? Про встречу с британскими стрелками или паладинами? Скорее, про вторую встречу, в конце концов, кому интересна банальная перестрелка в полупустом городишке, а вот паладинов встретишь далеко не каждый день.

— Но я пришёл не поэтому, — продолжил он. — Ты, наверное, заметил, что в армии настроения падают день ото дня. Заметил. Не мог не заметить.

— И? — подтолкнул его я.

— Нам с Фрезэром удалось выяснить источник этих настроений, — ответил Ахромеев. — Это штабс-капитан Рыбаков, пройдоха и сукин сын. Он был должен всему своему полку, но неожиданно оказался при деньгах. Это было как раз перед нашим походом в Испанию.

— Куплен британцами, — резюмировал я, для того, чтобы прийти к такому выводу не надо быть чиновником тайной канцелярии. — Но я-то тебе зачем?

— Во-первых: из-за твоей феноменальной удачливости, — честно ответил Ахромеев, — которую ты подверг сегодня серьёзной проверке. Это надо же нарваться на паладинов, о которых тут легенды ходят, и встретить своего старого знакомца. Да ещё и имеющего серьёзный вес среди них. А во-вторых: в этом деле мне нужен человек, которому я могу доверять полностью.

— И я такой человек? — удивился я. — После Парижа, когда вы готовы были пустить мне пулю в спину?

— И после Парижа, — согласился Ахромеев, — после нашей дороги в Шербур, после нашего совместного приключения в Восточной Пруссии. К тому же, ты не из таких офицеров, кто может предать.

— Да? — протянул я. — Вот оно как, — повторил я фразу, сказанную часом ранее гроссмейстеру паладинов. — Не поделитесь, почему ты пришёл к такому выводу?