Борис Сапожников - Наука побеждать

На приём я взял с собой Диего в качестве переводчика, ибо паладины, как сообщил мне капитан Жильбер, разговаривали лишь на двух языках — испанском и латыни. Мой адъютант привёл свой мундир в порядок и выглядел немногим хуже меня.

Ратуша Уэльвы была большим зданием, построенным ещё во времена мрачного Средневековья, когда архитекторы и каменщики больше заботились о надёжности, нежели о красоте. Более всего оно напоминало здоровенную бочку или стилизованную шахматную ладью, с такими же квадратными зубцами по верху. На входе стояли двое младших братьев в традиционных белых испанских мундирах с крестом Сантьяго на левой стороне груди, но с вполне современными мушкетами в руках. Они лишь покосились на меня, однако так как я шёл вместе с гусарами Жехорса, меня пропустили без вопросов.

Это был весьма интересный приём. Во-первых, на нём не было ни единой женщины, ведь его устраивали паладины — как бы то ни было, а это воинствующие монахи. Во-вторых, присутствовали только военные — никого из гражданской администрации Уэльвы, ни алькальда, ни городского судьи, ни даже суперинтенданта полиции, хоть он и имел опосредованное отношение к армии. Ну и, в-третьих, это был самый настоящий фуршет. На столах стояли бокалы с красным — иного испанцы не признавали — вином и лёгкими закусками. Мимо них по залу расхаживали офицеры — испанцы и французы — и паладины, отличавшиеся от них только крестами на белоснежных мундирах. По ним было довольно легко определить статус того или иного паладина в ордене. У младших братьев крест был самый простой. У большей части он был сработан из куда лучшего материала, а также обшит более тёмного цвета кантом. У двоих комтуров кресты Сантьяго были окантованы золотом, а у гроссмейстера лорда Томазо — пурпуром.

Во время приёма офицеры пехоты полков, квартировавших в Уэльве, сторонились Серых гусар и меня за компанию, ведь все знали, что я не просто приятель Ecorcheurs Жехорса, но ещё и чужак родом из холодной России. Меня это мало заботило, я прогуливался по залу вместе со всеми, беседовал с другими гусарскими офицерами. Мы вновь подняли тему сравнения Серых гусар с нашими казаками и иррегулярными войсками диких народов. Вспомнили также и детище Бонапарта — Варшавских кракуз. Они должны были стать, по первоначальному замыслу, противовесом казакам, не слишком удачно, впрочем.

Приглашение гроссмейстера паладинов лорда Томазо весьма сильно удивило меня. Он прислал ко мне своего оруженосца — молодого человека с крохотным крестиком на мундире. Я сделал знак Диего следовать за мной и через него сказал юноше, что готов к беседе с лордом.

Гроссмейстер паладинов ордена Сантьяго-де-Компостела, лорд Томазо, выглядел именно так, как я представлял себе настоящего испанского рыцаря, героя Реконкисты, грозу мавров и соратника легендарного Эль-Сида Кампеадора. Выше меня ростом на полголовы, крепкого, хоть и не могучего, телосложения, в идеально сидящем белоснежном мундире, похоже, вышедшим из мастерской того же портного, что и мой, на портупее тяжёлая шпага лет на сто старше подарка мятежного генерала.

— Итак, — сказал он после приличествующих приветствий, — вы тот самый русский офицер, ставший легендой в Уэльве. Вы совершенно не похожи на русского, какими я представлял ваш народ?

— Зато вы, дон Томазо, — с улыбкой ответил я, — полностью соответствуете моим представлениям об испанцах.

Это действительно было так. Смуглое лицо, чёрные волосы и усы — как же ещё должен выглядеть настоящий испанец.

— Обращайтесь ко мне падре, — сказал мне паладин. — Я ведь лицо духовного сана, хоть и не твоей церкви. Мои люди, — резко мне он тему, — работали с ополченцами полгода, с тех самых пор, как мы прибыли в Уэльву для подавления восстания бывшего генерала Кастаньоса. Но вы, сын мой, сделали в десять раз больше всего за несколько недель. Ответь мне, как на исповеди, в чём твой секрет?

— Никакого секрета в этом нет, падре, — покачал я головой. — Но прежде чем я расскажу вам, в чём дело, прошу вас, не сердиться на мои слова.

— Если ты молвишь правду, сын мой, то я не стану гневаться на неё, ибо сие есть проявление гордыни, коя — смертный грех.

Диего приходилось весьма сильно стараться, чтобы переводить мне слова гроссмейстера именно в тех выражениях, какие он использовал в речи. Однако он из кожи вон лез, чтобы не ударить в грязь лицом перед таким важным лицом. Ходили слухи, что лорд Томазо знает французский и немецкий, но не говорит на этих языках, так как не позволяет устав ордена.

— Ваши паладины, лорд Томазо, наследники древних рыцарских традиций, люди, несомненно, благородного происхождения, — издалека начал я, — не считают ополченцев не то, что равными себе, но просто достойными солдатами, способными хоть на что-нибудь на поле боя. Ведь там всё решат они, паладины, и линейная пехота французов, и потому они на самом деле толком не занимались подготовкой ополченцев. Научили шагать — хорошо, обращаться с мушкетами — отлично! А что ещё надо? Вот паладины и проводили время на плацу ополченцев совершенно бесцельно.

— Я обещал тебе, сын мой, не гневаться на тебя за правду, — вздохнул гроссмейстер, — однако гнев всё же овладевает моей душой, хоть и он — также смертный грех. Но направлен он не на тебя, сын мой, а на моих паладинов, которые пренебрегли долгом, возложенным на них мною. Я побеседую с ними после этого приёма. Благодарю тебя, сын мой, за то, что ты сообщил мне об их почти преступной халатности.

— Если моё слово чего-то стоит в ваших, падре, глазах, — заметил я, — то прошу вас не судить их слишком строго. В этом виновны не они, но тысячелетние традиции, на которых стоит дворянство во всём мире. Я хоть и из дворян, но ещё дед мой был простым разночинцем и дослужился до чина, дающего право на наследственное дворянство, на статской службе. Именно потому я никогда не смотрел на солдат сверху вниз, ведь именно такие взгляды бросали на меня соученики по кадетскому корпусу

— Ты очень интересный человек, юноша, — несколько сменил тон лорд Томазо. — Признаться, я хотел было повесить тебя, когда полковник Жехорс передал мне письмо от бывшего генерала Кастаньоса. Оно было выдержано в весьма оскорбительных тонах, и я поддался гневу, что бывает со мной весьма редко. Я вызвал к себе полковника и велел доставить того, кто привёз это письмо. В тот момент я полагал, что этот человек не может быть никем иным кроме шпиона герильясов.

— Что же спасло меня от вашего гнева, лорд? — вежливо поинтересовался я.

— Полковник Жехорс, — ответил лорд Томазо. — Он сказал мне, что сейчас ведёт проверку этого человека, для чего отправил его куда-то далеко с конным патрулём. После я как-то позабыл об этой истории, начав готовить войска для операции против обнаглевших герильясов. И вот я узнаю, что этот человек не просто является офицером гарнизона Уэльвы, но он ещё и сумел сделать из ополченцев настоящих солдат.