Юрий Леж - Знак махайрода

До «принципов» доживали две трети. А еще через два-три года их оставалось меньше одной. Обстрелянных, показавших себя посылали уже туда, где ситуация складывалась не просто серьезно. Туда, где назревала катастрофа. Туда, где кровь лилась полноводной рекой. Где жизнь рядового длилась сутки-двое. Где выжить мог только самый удачливый и умелый. Выжить, становясь триарием в двадцать лет. Когда у большинства его сограждан еще не наступало совершеннолетие.

За безоговорочное выполнение долга им платили. И не только деньгами. Ведь большинство гастатов даже не успевало потратить причитающееся им денежное содержание. Платили «тремя днями» во взятом городе или поселке. Платили неподсудностью никому, кроме легионерских трибуналов. А там разбирали дела лишь дезертиров и «отказников», не выполнивших прямой приказ командира. Без адвокатов и прокуроров. Силами трех офицеров. И чаще всего этими офицерами были сам легат и трибуны, его заместители. Потому от прочих дел они пренебрежительно отмахивались. И как же не отмахнуться? В практике этих трибуналов существовало лишь два приговора: расстрелять или оправдать.

Вот и пугались добропорядочные полицейские на улице, завидев гастата. До судорог в ногах пугались убегающие из зоны боевых действий мирные обыватели. Опасливо поглядывали на соседа с легионерским значком случайные попутчики в самолетах и поездах. Одно спасало встревоженных мещан и «гуманитариев» — не так часто находились гастаты вне подразделений, военных городков или траншей первого-второго эшелонов. Гораздо чаще можно было их встретить в госпиталях. А еще — в травматологических специализированных клиниках, в нейрохирургии. Но не на улице мирного города.

А встретить гастата, тем более сразу троих, мирно спящих в чужой постели, для любознательного человека вообще было делом немыслимым.

Олли приоткрыл глаза, просыпаясь как-то сразу весь, без ленивых потягушечек, похмельного недоумения «где это я», одновременно ощущая дивный утренний стояк, тяжесть мочевого пузыря и — пробуждение Уголька. То, что его товарищ тоже проснулся, Олигарх ощутил не шестым, а, наверное, уже седьмым или даже восьмым чувством. Но ни это, ни приятное утреннее возбуждение, ни посапывание где-то совсем рядом, буквально — под рукой, Машки, ни беззвучный сон Котяры на дальнем углу постели не вызвали у гастата особых эмоций — было в комнате нечто, заставляющее мгновенно забыть обо всем, кроме собственной безопасности.

Ну, во-первых, яркий свет. Не просто включенная под потолком лампочка в пестреньком абажуре, а ровный, белесый, проникающий везде свет, не имеющий какой-то единой точки распространения. Свет заливал комнату, не оставляя без своего пристального внимания ни единого укромного уголка, ни малейшей складочки на взбаламученной четырьмя телам постели, ни единого флакончика с женскими аксессуарами на тумбочке. При этом каким-то чудесным образом свет вовсе не раздражал глаза, не заставлял щуриться или отворачиваться, несмотря на то, что накатывался как бы волнами, молочно-белесого оттенка.

И в гуще этих спокойных, равнодушных волн, на молчащем венском стуле — и какого ж черта он скрипел весь вечер и полночи подо мной! — сидел одетый в черное высокий человек. Фрачная пара, белоснежная грудь манишки, желтый металл массивной заколки на ярком бордовом галстуке и — руки в тончайших бежевых перчатках, протянутые вперед и покоящиеся на набалдашнике трости, стоящей между колен незнакомца. От всей позы черного человека веяло уверенным спокойствием, привычкой повелевать, а отнюдь не командовать… а вот опасности — непосредственной, грозящей ему и его товарищам прямо тут и сейчас, Олигарх не ощутил. Лицо неизвестного, будто вырезанное из дерева, неподвижное, темное, с кирпичным оттенком, казалось, обожженное безжалостным солнцем, обрамляли небольшие аккуратные усики и короткая узенькая бородка — «Эспаньолка», — вспомнил Олли. Легкая горбинка длинного носа, плотно сжатые яркие губы и — глаза, разноцветные, как в дурном фильме ужасов. Левый — пронзительно ледяной, светлый, насмешливый, похожий цветом на глаза самого гастата, а правый — бездонный, черный с трудно различимыми искорками в глубине напоминал взгляд Уголька.

Человек в черном не шевелился, видимо, опасаясь — и справедливо — спровоцировать гастатов на неадекватные действия, но первого же мимолетного взгляда на него и Олли, и Уго хватило, чтобы понять — это не восковая кукла, не деревянный, искусно вырезанный манекен, и уж тем более не труп. Перед ними сидел живой человек непонятным образом пробравшийся через призванную разбудить отдыхающих солдат самопальную сигнализацию у входной двери и бесцеремонно усевшийся на единственный, жутко скрипящий, но почему-то под этим человеком промолчавший стул.

— Спокойствие, господа гастаты!

Голос у человека в черном был глубокий, мощный и красивый, но предупреждение его запоздало. Уголек уже стоял в паре шагов от нежданного гостя, у двери, чуть пригнувшись, слегка расставив ноги и отведя в сторону полусогнутую руку с зажатым в ней пистолетом. И выглядел голый, сухощавый паренек с впалым животом и торчащим мужским достоинством отнюдь не смешно, как, бывает, выглядят голые люди с оружием.

— Спокойствие! — повторил визитер, казалось, даже не заметивший невероятного кульбита Уго с постели, во всяком случае, на лице черного человека не дрогнул ни один мускул, и глаза по-прежнему смотрели внимательно и чуть насмешливо. — Ваше оружие на своих местах, никто его не трогал и не разряжал. Хотя, думаю, это было бы не лишним, учитывая вашу реакцию.

Мгновенно переглянувшись с Угольком, Олли быстрым, но плавным, не провоцирующим движением извлек из-под матраса свой пистолет и деловито передернул затвор, выбрасывая на смятую простыню желтоватый, казалось бы, лоснящийся смазкой патрон. На взгляд — профессиональный, опытный взгляд гастата — с оружием и зарядами все было нормально. Тогда какого же дьявола…

— Ну, раз уж у нас полное спокойствие, — сказал хладнокровно Олигарх, спустив ноги на пол и усаживая на постели поудобнее, — то можно и облегчиться…

Он отложил пистолет, демонстративно пошарил глазами вокруг, нашел использованный презерватив, валяющийся примерно в том же месте, куда его закинули ночью во время буйства плоти, быстрым движением подобрал резинку и, приладив её к нужному месту, бесцеремонно опорожнил мочевой пузырь, смачно вздохнув от облегчения по завершении процедуры.

— Ну, и чо теперь?.. — осведомился Олли, деловито скручивая наполненный резко пахнущей, желтоватой жидкостью пузырь у горловины.

Нельзя сказать, что черный человек был шокирован, он по-прежнему неподвижно сидел на своем месте, и лицо его казалось похожим на маску, но, видимо, последние слова гастата все-таки вывели незнакомца из равновесия, или же все-таки вселенское хладнокровие изменило ему.