Виталий Сертаков - Кремль 2222. Юго-Восток

Дык вот асфальтовые, к примеру. На что я их не люблю, да и кто их любит? Но порядки у них хорошие, не чета нашим. Куда хотишь — иди себе. Сожрут — твое дело, никто за взрослого не ответчик. Так вот я лежал в грязи да в колючках, пихал ногой червя и завидовал асфальтовым. Ну чо, воняло от скользкой дряни некультурно, да и вообще… не особо они телигентовые, червяки с Луж. На Пепле другие, потише маленько и вроде как в крапинку, что ли. Ускакали наши, убили мы червяка, ясное дело. Я рыжему говорю:

— Ты чо ржешь, дурень?

— Так эта, смешно он тебя грыз.

— Смешно тебе? А тебя он и жрать побоялся. Так от тебя могильщиком несет.

— Так я же с песком мылся…

— Тихо, рыжий… слыхал?

— Чего, где?

Замерли мы с ним, не до смеху. И точно, вроде как шебуршит где, шоркает, бум-бум, глухо так. Впереди где-то, как раз куда нам надо. Промеж гаражей и отстойников. Сперва я думал — может, шагай-деревья где-то по мелководью плюхают. Не, тут чо-то другое, деревья не так идут, они ж медленно. Но на людей точно не похоже. На псов похоже, когда молча кружат. Но вот, что бумкает — не пойму.

Голова молодец, шасть — и уже вентиль огнемета скрутил, стволом водит. Потопали мы тихонько по бетонке, вдоль края зеленой воды. Бетонка тут хилая, под ногами пружинит, и гнойники могут встретиться, смотреть надо в оба. Горы галечные взади остались, справа — отстойник, слева — трава в мой рост высотой, дивная такая, вроде осоки, да не осока. Поверху вроде метелок пушистых, тронешь — белый пух, точно снег, летит. К одеже прилипает, в ноздри лезет. Потом травы так много стало, пришлось рубить мечом, чтоб пролезть, ага. Бетонка почти рассыпалась, уж больно в Лужах земелька трясучая, любая дорога от нее крошится. Только крыш-трава ее и держит. Вместе с крыш-травой корешки всякие снизу сквозь камень лезут, грызут, грызут…

— Славка, ты глянь…

— Вижу. Обойдем, не трожь.

Сперва я решил, что это один из братков Шепелявого, ну кто еще сюда забредет? Однако ошибся. Пришлые муты тут побывали, ага. Наследили хорошо, четверо их было. Теперь уже трое, четвертого помирать бросили. Видать, спать прямо так завалились, на бетонке, думали — оно надежнее, чем на сырой земле. Вот и зря думали, ешкин медь. Одного насквозь корешками опутало, во сне задохся, а может, ядом каким корни эти травят. Откуда мне знать, что тут в отстойниках творится? Тут ежели день проторчать, так потом неделю тошнит, потому и не лазит никто.

— Вот зараза, — прошептал Голова. — Ты глянь, какая дрянь, и сапог не оставила.

— Это не сапоги. Похоже, это ноги у него такие.

Я поискал, чем в корешки потыкать, меч марать не хотелось. Мертвяк лежал мордой вниз, волосатый, кожа еще хуже моей — вся шершавая, потресканная и черная. Шкура на нем была теплая, навыворот, дружки Шепелявого таких шкур не носят. Руки больно длинные, ногти содраны, ямы в земле пропахал. Все же вырваться норовил, не хотел помирать-то. Трава болотная прямо сквозь спину ему проросла, бабочки там лазили, яйца клали.

— Слава, кто его так?

— Всяко не Шепелявый. Те съели бы. Ослаб, видать, может, болел. Смотри, вот здесь они жрать сели, вчетвером. Рыбу сырую грызли, вон кости и вон.

— Откуда знаешь, что вчетвером? — Рыжий потешно так заозирался.

— Охотник я или кто? Да не трясись, они давно ушли.

А еще гнусь всякая над нами кружила, комарье поганое. И ноют, ноют, ноют над вонючей водой. Вода в лужах теплая, даже зимой не мерзнет, и никто не знает почему. Тлеет там под низом, что ли. Палкой воду тронешь, так палка стоит, качается, вот сколько травы наросло. Где пузыри хрюкают, где шипит, где черви греться вылазят, слизью ихней разит… но все равно, ешкин медь, здесь лучше, чем на Пепле. Оно, конечно, болотника встретить — не самое антиресное событие, но уж лучше болотник, он хоть живой…

— Слава, будто следит кто-то. И мясом потянуло, чуешь, как вкусно?

— Это не мясо. Иди, не отставай.

— Как не мясо? Я тебе говорю — кто-то порося жарит. Я порося с травками уж как-нибудь от падали отличу…

— Твое любимое, что ли?

— Ну.

— Щас нос в щеки вобью! — повернулся я, сгреб дурня за шкирку. — Живоглот это, а не жареное мясо, понял?

— Как… какой жи?.. — А у самого глазья к носу сошлись, а нос часто дышит, ну прям как мой Бурый, когда сучку приметит.

— Я те давал трухи, в нос чтоб запихал? — Ух, разозлился я на него. Пришлось в сторону с тропы кусты ломать, потряс его, показал.

Живоглот не шибко крупный был, но тоже ничо, рыжего часа за два целиком бы прожевал. Лапками погаными шевелил, панцирь на солнышке растопырил. Неподалеку я еще мелкого живоглота приметил, у того из закрытого панциря чьи-то черные ноги торчали, в рыжей шерсти, ага.

— Вот тебе еще один пришлый, — я присел, обломанные сучки да травинки оглядел. — Ага, дальше двое убегали. Один тяжелый, ногу набок приволакивает, далеко не уйдет. К тому же они в сторону Гаражей сбежали, это и вовсе зря.

Тут живоглот довольно так чавкнул, заурчал. Голова, как увидел, белый стал, затрясся, ротом задышал. Ну чо, впихнул я ему в нос Любахиной трухи, сеструха моя такие листики не хуже пасечников находит, ага. А главное — мелет и сушит правильно, и в носу не свербит, и запахи обманные отбивает.

— Ты глянь, гадость какая! — Рыжий все ж не сдержался, маленько блеванул. Ну ничо, кто в первый раз живоглота за завтраком застает, завсегда волнуется. А я подумал — из моих бойцов никто бы не забыл ноздри набить, все ж Голова механик, не вояка.

— Славка, а ты мяса не чуял? — стал он ко мне приставать, когда на тропу вернулись.

— Чуял, только не свинятину. Каждый свое чует. Эта сволочь на любимую твою жратву подманивает.

— Я же с вами на охоту сколько раз ходил, никогда не натыкались…

— Ты еще мелким был, когда наши мужики последнего на Факеле сожгли. Детей воровал, гад, вот так же, как тебя манил. Те глупые, на запах сладкий шли. А вблизях он сильнее зовет, вообще не вырваться. Последнего большого тогда пожгли, нарочно вонять оставили. С тех пор они почти не суются. Было пару раз, но мелкие… А ну, тихо!

Шлепаем дальше. Справа — красота, отстойники цветут, тропки промеж них гладкие. Дык это кажется гладко, но лучше туда не лезть. Может, кому пришлому и неясно, зато охотник любой знает — тропки вовсе не людские, ага. Хрен его разберет, какая зверюга к реке протоптала.

Пошли мы по одной тропочке, в шаге ни черта не видать, больно буйно зелень колосится. Дальше засек наших нету, путь не проверен. Еще и дождь закапал, дрянь такая.

— О, слыхал? Снова шоркнуло? Вроде ближе.

Я меч из заплечных ножен вытянул, легонько так замахнул. Чтоб легче рубить было. И первый пошел, Голова — следом. Солнышко маленько из туч вылезло, жужжала всякая мелочь в кустах, птицы все громче тренькали, слушать мешали. Но я ж тут охотником все детство на брюхе излазил, каждый писк отдельно отличаю. Вон, к примеру, в жилых домах к востоку свистит, это ветер в дырах выводит. А не знаешь, так это, ешкин медь, можно испужаться. Ежели коротко так клокочет — это птицы на реке за рыбой сигают. Или лягухи на Лужах хором завывают, издаля тоже страшновато, вроде как бормочет кто…