Виталий Сертаков - Кремль 2222. Юго-Восток

Деревня нео. Только этого не хватало, ешкин медь.

Пока я раздумывал, бежать ли по открытому полю, в меня разом три мыши вцепились. В чаще только мелкие летать могли, ясное дело, большим крылья-то не развернуть. Одна сволочь прямо на лицо упала, и давай макушку грызть. Щекотно от зубов, но хуже крючья ихние, вдоль крыльев которые. Мелкие крючья, да спаси Факел, ежели такими в глаз попадут.

Оторвал я его с лица, хребтину сломал. Другой уже взади на загривке мне пристроился, тяжелый, носом ключицу щекотит, вену ищет, ага. Третий — хуже всего, промеж ног норовит. Уж такая повадка стайная, так любого зверя положить могут, если промеж ног ухватят.

Взял я его за спину, мышь вывернулся, пальцы мне кусает. Другой снова в лицо, лапой мерзкой прямо в рот угодил. Губу порвал, кровь сильно хлынула, ага. Еле с этим справился, штырь стал искать. Уронил где-то, пока отмахивался, одно у меня оружие, другого нет, надо найти. К земле нагнулся, там слой трухи мне по щиколотку, не нащупать нигде железяку. Двумя руками шарю, никак не найду, мрак со всех сторон, ни звезд, ни луны не видать. На спину мне сразу несколько рукокрылов свалились, пищат, радуются, кровь чуют. Во, думаю, влип десятник, охотник называется, сам мышам на засолку сейчас пойдешь!

Не до железяки мне стало. Не то чтоб запаниковал, а все ж напужался маленько. Вставать стал — еле разогнулся. Один под коленкой грызет, почти вену прокусил, другой на груди кровь лакает, а губа, видать, сильно порвана, кровь не унимается. У меня весь рот соленый, сплюнул, спиной об дерево с размаху потерся, ну чо, только косточки ихние захрустели. Обрывки крыльев на ладонях, скользко, противно, кишки ихние вонючие! А крючки, что на крыльях, их-то хрен оторвешь. У больших-то рукокрылов и крючки большие, отрывать легче, если, к примеру, на корову нападет. А мелкие эти в кожу впились, не вырвешь…

В глаза мне полилось горячее. Половину твари сорвал с макушки, аж завыл от боли. А другая половина так на мне и повисла, рожу кровью своей гадкой заливая. Ну чо, побежал я к сараям, к кострам. Уж лучше обезьяны, с ними хоть поговорить можно. Добра от них не дождешься, жрут все, что шевелится, но до еды хоть обсудим, чо да как…

Стая гналась за мной, не отпускала. Запищали хором, как на открытое место выгнали. Вот где им раздолье, вот где крылышки развернуть можно! Ну чо, они и развернули. Я только успевал рожу локтями закрывать, когда спереди налетали. На боках висели, на ногах, левое ухо насквость прокусили. Я того, что мне ухо рвал, сильно так дернул, тулово выкинул, а башка так на ухе и повисла. Уже после зубы ему кое-как разжал…

Зигзагами бежал, полет им сбивая. Упал раза четыре, ага, чудом брюхо о коряги не пропорол. Не смотрел, куда ноги ставить, заметил только — чо-то больно ровные горки стали под ногами попадаться. То ямка, то горка, то ямка, то горка, вот и бежал, колени задирая, чтоб не грохнуться.

И тут… как засветилось вокруг. Навстречу мне стрелы с паклей горящей полетели. Мыши мигом вверх поднялись, только их и видели, боятся огня, суки такие! Повернулся я разок, со спины куски крыльев сбросить, да так и обалдел. Я тогда решил, что привиделось в темноте, ага, ну никак не мог в такое поверить. Две стрелы горящие в здорового рукокрыла воткнулись, прямо в брюхо волосатое. Да не просто в здорового, пожалуй, этот побольше вымахал, чем мышь, чей скелет перед Колодцами пасечников висит. А тот мышь ведь громадный при жизни был, свинью бы запросто уволок!

До когтей этой сволочи мне оставалось совсем чуть-чуть. Он уже норовил в загривок мне вцепиться, а когтища такие, что мог даже мою кожу порвать. Дык и не порвал бы — запросто бы за собой утащил. Вот так птица, вот так мышь, крылья в темноте не видать, но здоровенные, небо закрыли! А хвост прямо по борозде за мной волокся!

У меня аж зубы заныли, пока следил, как он со стрелами в пузе кружит. Быстро во мрак убрался, только ветром от крыльев пахнуло.

А я-то, дурень, рожу к хаткам обернул, хотел крикнуть — мол, спасибо, ребята, хоть вы и не люди добрые, а все равно, спасли меня от нечисти ночной, я вам за это, пожалуй…

Не успел я обезьянам за спасение ничего дельного предложить. Кулачище волосатый мне промеж глаз врезался.

Тихо стало, хорошо.

— А я грю — засолить!

— Невкусно будет, нет в нем жиру!

— Засолить, и все! В бочке с чесноком…

— Нет в нем жиру, глупый!

— А тогда закоптить!

— Не-е, тогда уж засолить!

Я открыл левый глаз. Правый почему-то не открывался. Все качалось — корявые стенки, очаг с огнем и котелком, тени, веревка с сушеными щуками. Щуки были неприятные, с лапами. Все качалось кверх ногами. В тулове моем все болело. Ну не было такого места, чтоб не болело.

— Вы чего орете? Рыбу распугали! Щас я вас обоих засолю! — В избу ворвался свежий ветер. Вместе с ветром вошел кто-то главный, потому что остальные забегали. А я понял наконец, что сам вишу кверх ногами, потому и вижу все неправильно. Руки примотали к тулову, ага, примотали неверно. Не за спину, а вдоль боков. Зато ноги скрутили так, что пальцев я уже не чувствовал. Видать, подвесили невысоко, до лица то и дело долетали искры с костра.

— Папа-аа, а чего Тырр тут орет? — плаксиво забасил кто-то очень большой.

— Па-паа, а чего Рырк не дает мне хомо засоли-ить? Он соль спрятал, па-апаа! Скажи ему, чтоб отдааал!

Дважды сильно треснуло. Похоже, папа раздал сынкам по затрещине. Оба басом захныкали. Передо мной на корточки присел громадный облезлый нео. От него так разило тухлой рыбой, что я чуть ему в морду не блеванул. Но все же сдержался, хомо я или обезьян некультурный? Одет нео был красиво. Вокруг шеи на толстом шнуре висела толстая попона вроде плаща. Висела до самой земли, даже за ним маленько волоклась. Попона вся выцвела, но звезды на ней блестели, ага, вроде как серебряные. Еще там были буквы, я разглядел и запомнил. «Ку-коль… те-атр сень-ора Кара…», дальше стерлось. Мне потом Любаха рассказала — раньше места такие были, где мальцов собирали и куклами забавляли. Короче, обезьян занавес с такого театра где-то отодрал.

Нео облизнул клыки, выудил из волосатого уха пару насекомых, внимательно разглядел и сунул в пасть.

— Тырр, отвяжи его.

Я хотел сказать «спасибо», но опять не успел. Чо-то я сегодня ничего толком не успевал, видать, день такой неудачный. Веревку с ног отрезали, но снизу-то никто не подхватил. Башкой шмякнулся, ешкин медь, хорошо, что полы у них земляные! Руки мне развязывать не стали, лежал я и глазьями шевелил. Врезали мне здорово, правый глаз почти закрылся, и нос маленько болел. Потом стал я шеей шевелить, проверял, не сломалась ли. Вроде целая, ага. Изба ихняя построена была криво. Странно, что до сих пор не завалилась, все углы разные. В потолке дыра для дыма, дверь — вперекосяк, по углам — тюфяки.