Роберт Говард - Конан из Киммерии

Пираты не рассуждали, они повиновались только инстинктивному страху, напрягая измученные мышцы, выжимая из них последние силы. Они ничего не знали о преследующем их колдовстве, но понимали, что соприкосновение с этой мерзкой зеленой струей ничего хорошего не даст ни их телам, ни их душам.

Один лишь Конан знал доподлинно, чем грозит зеленая река. Он видел, как она рассекает волны, как она преследует гребцов, не меняя своей формы и курса. Поэтому он выложил последние силы, какие только были у него в запасе. Он греб так отчаянно, что в его руках сломалось весло.

Но тут лодки ткнулись в борт «Головореза», матросы полезли вверх по снастям. О том, чтобы поднять шлюпки на борт, не могло быть и речи. Лишившуюся чувств Санчу внес на борт корабля Конан на своем широком плече. Барахский пират бесцеремонно сбросил ее на палубу и взялся за руль, выкрикивая четкие приказы жалким остаткам экипажа. Никто ему не перечил — все инстинктивно почувствовали в нем вожака.

Шатаясь, как пьяные, пираты брались за снасти. Не отошедшие от дурмана мозги бездействовали, руки машинально выполняли команды нового капитана. Кое-как они выбрали якорную цепь, кое-как поставили паруса, и те сразу наполнились ветром. Судно встряхнулось, накренилось и величаво повернуло бушприт в открытое море. Конан глянул в сторону берега. Подобно языку зеленого огня, хищная лента лизала воду в длине весла от руля «Головореза», не отставала, но и настичь уже не могла. Конан перевел взгляд с зеленого потока на белый песок пляжа, затем на холмы, которые таяли в голубом мареве.

К киммерийцу вернулось самообладание. Он окинул взглядом своих окровавленных, тяжело дышащих товарищей и ухмыльнулся. Санча уже стояла рядом с ним, по ее щекам бежали слезы — девушка еще не скоро придет в себя.

Конан где-то потерял пояс с ножнами, его шаровары превратились в окровавленные лохмотья. В крови был и меч, который он воткнул перед собой в палубу. Густые черные волосы киммерийца слиплись от крови, ухо было разорвано. Руки, ноги, грудь и плечи были в шрамах, как будто он вышел из схватки с дюжиной пантер. Но он ухмылялся, крепко стоя на могучих ногах, и поворачивал руль, радуясь возвращению сил в мышцы.

— И что же будет теперь? — робко спросила девушка.

— Будет жизнь пиратов, морских бродяг! — расхохотался Конан.— Пусть у меня сейчас не команда, а шайка жалких дураков в драных штанах, но они вполне способны управиться с кораблем, а в любом порту мы найдем новых матросов. А ну-ка, малютка, иди ко мне! Кажется, сегодня я заслужил твой поцелуй.

— Поцелуй? — истерически взвизгнула Санча.— Ты сейчас способен думать о поцелуях?

Его смех был громче хлопанья парусов. Он сорвал девушку с палубы могучей рукой, привлек ее к себе и горячо поцеловал в ярко-красные губы.

— Я сейчас способен думать о жизни! — выкрикнул он.— Мертвых товарищей не воскресить, но зато у меня теперь есть корабль, и команда сорвиголов, и девушка с губами, как вино,— а больше ничего и не нужно. Эй вы, морские бродяги, залижите свои раны и несите сюда пиво — выпьем за наше возвращение из ада! Скоро вам придется поработать на этом судне, как никогда в жизни не работали, а пока веселитесь, пляшите и пойте. Довольно нам бороздить пустые моря! Пойдем туда, где в портах скопились несметные богатства, где торговые суда битком набиты ценными товарами.

И «Головорез», словно окрыленный его словами, еще быстрее побежал по волнам.

Конан давно собирался порвать с пиратами и вернуться в хайборийские земли, но судьба позволила ему только сменить одну шайку на другую — он порвал с барахцами и связался с зингарскими каперами. Однако корабль его пошел на дно, и варвар вступил в Вольницу под начало некоего Заралло. Отряд этот стоял в пограничном городке Сухмет, и жизнь там была, надо сказать, невыносимо скучной...

Женщина натянула поводья своего усталого коня. Тот остановился, широко расставив ноги, словно изящная уздечка красной кожи с золотыми кистями лежала на нем непомерной обузой. Женщина вынула ноги из серебряных стремян и соскользнула с позолоченного седла на землю. Привязав коня к молодому деревцу, она повернулась и принялась напряженно всматриваться в окружающий ландшафт — ладони прижаты к бедрам, лоб чуть нахмурен.

Местность не выглядела гостеприимной. Маленькое озерко, из которого только что напился конь, обступали огромные деревья. Густой подлесок ограничивал видимость: взгляд тщетно пытался пробиться сквозь мрачные сумерки мод величественными кронами. Женщина едва заметно передернула великолепно очерченными плечами и тихо выругалась.

Она была высокого роста, с развитой грудью, а длинные ноги и тяжелые бедра идеально сочетались с узкими плечами. Ее фигура говорила о необыкновенной силе, в то же время каждой своей линией подчеркивая принадлежность к прекрасному полу. Она была женщиной во всем — с головы до пят, и это несмотря на манеры и одежду. Последняя в силу обстоятельств мало чем напоминала изящный наряд. Вместо юбки на ней были короткие широкие штаны из шелка, которые, не доходя до колен, резко сужались; обмотанный вокруг талии шелковый пояс на застежке не давал им сползти вниз. Сапоги мягкой кожи с ярко окрашенным верхом закрывали ноги почти до колен, а рубашка с глубоким вырезом, широким воротником и рукавами завершала костюм. У одного бедра висел прямой обоюдоострый меч, у другого — длинный кинжал. Густые непослушные волосы цвета золота, грубо обрезанные у плеч, были схвачены алой лентой.

Естественная грация тела и яркий наряд в этом мрачном, первобытном лесу казались неуместными, почти нереальными. Ей скорее подошло бы окружение из морского простора, белых облаков и парящих чаек. Дерзкие, жадные глаза словно отражали морскую синеву. Иначе и быть не могло, ибо это была Валерия — воительница из Ватаги Красных Братьев, чьи дела и походы повсюду прославляют в своих песнях и балладах морские бродяги, стоит им только собраться где-нибудь теплой компанией.

Она попыталась отыскать в плотном лесном покрове брешь, чтобы увидеть хоть краешек неба, но в конце концов отказалась от этой затеи. С прекрасных губ сорвалось проклятие.

Оставив коня, женщина зашагала на восток, время от времени оглядываясь на озеро, чтобы выдержать направление. Тишина леса действовала угнетающе. Ни пения птиц в сплетенных высоко над головой ветвях, ни шороха в кустах — спутника хлопотливой жизни мелких зверюшек. Она прошла уже несколько миль в этом царстве тишины, и ничто, кроме мягкой поступи ее ног, не нарушало векового покоя.

Валерия предусмотрительно утолила жажду у озерка, но сейчас проснулся голод, и она стала высматривать знакомые плоды, которыми питалась с тех пор, как иссякли запасы пищи в седельных сумках.