Юрий Леж - Перекресток

«А мне-то что, — ворчал водитель могучего тягача с тяжелым трейлером, чем-то напоминающий внешне свою машину — такой же мощный, чуток неповоротливый, на пути которого лучше было не становиться. — Я после сотой версты на восток уйду, там бетонка хорошая, еще от военных осталась, а может, они и до сих пор ею пользуются, только запретов на проезд никаких. А там, еще полсотни верст и — мотельчик есть, из новомодных, с отдельными домиками на двух-трех человек. А уж какие там девки вокруг стоянки крутятся… и на месте обслужат, и с собой захватить можно, были б деньги да желание, а какие и так — в долг, до сдачи груза, не возражают. Красота… а я вот с женой как раз разругался, самое то будет разрядиться, да забыть на недельку про эту проклятую семейную жизнь…»

Климовский, никогда себя постоянными связями не обременявший, только слушал и кивал в ответ, посматривая на дорогу. Проблемы водителя его не интересовали, так же, как не особо волновали и быстро сгущающиеся сумерки, с каждой минутой он все ближе и ближе прибывал к своей надежной и безопасной лёжке, а приближающаяся ночь лишь давала дополнительный шанс незаметно для ненужных глаз проскочить в «берлогу».

К тому моменту, как трейлеру пришла пора сворачивать с трассы на Сумеречный город, ехать без включенного ближнего света было уже немыслимо, темная, осенняя ночь властно вступала в свои права.

Несмотря на нелюдимость и неразговорчивость пассажира, шофер все-таки поинтересовался перед высадкой:

— Сам-то тут как?.. может, лучше со мной? Задержишься на пару-тройку деньков, отдохнешь со мной за компанию, зато я тебя прямо к порогу довезу, как груз сброшу…

— Спасибо, — отозвался Климовский, в душе удивляясь на доверчивость и простодушие водителя. — Мне тут совсем рядом, да и места знакомые, всю жизнь, считай, здесь, дойду, не потеряюсь…

Выскочив из высокой кабины, анархист лихо, будто делал это всю жизнь, захлопнул неудобно расположенную дверцу, дождался, пока стоп-сигналы автомобиля не исчезнут за поворотом, и только после этого углубился в лес.

Продираться через занесенную опавшей листвой чащобу в полной темноте, лишь изредка подсвечивая себе небольшим, слабеньким фонариком — удовольствием вовсе не назовешь, но Кудесник упрямо шагал, сжав зубы, понимая, что теперь ему некуда торопиться, как было это чуть меньше двух суток назад, когда он лихорадочно удирал из санатория. Оставалось час-полтора ходьбы по лесу и…

Огонек, горящий в окне далекого пока домика, возник, будто в сказке, в самый удачный момент, когда Климовский засомневался, было — смог ли он верно выдержать в темноте направление. Маленький щитовой домик с невысокой мансардой, прижавшийся к пустынной трассе двумя красными, неразличимыми сейчас колонками бензозаправки, призывно манил керосиновым огоньком окна.

«Опять, что ли, в районе перебои с электричеством? — подумал Кудесник, уже торопливо, быстрым шагом, устремляясь к заветной цели. — И вода теперь только из колодца, да и бензин, если что, ручным насосом качать…» Электроэнергию в эти места подавали лениво, с большими перебоями, оправдываясь тем, что никому здесь она особенно была и не нужна. Два десятка заброшенных еще лет пятьдесят назад поселков, редкие точки бензозаправки и общепита на пустынной трассе, по которой нормальные люди предпочитали не ездить, но которая всегда была, будто бы законсервированная неведомыми силами Сумеречного города, в отличнейшем состоянии.

Тишина в округе стояла звенящая, мертвая, и если летом её оживляли мелкие пташки, иной раз — лесные зверьки, то по осени все они успокаивались, начиная активно готовиться: кто к отлету, кто к спячке, — и сейчас непроглядную темноту не нарушал ни один звук.

Довольный и тишиной, и темнотой Климовский, подойдя к домику, осторожно заглянул сначала в освещенное окошко, потом внимательно, насколько это позволяли внутренние потемки, в неосвещенные. Из трех комнат на нижнем этаже домика свет горел лишь в одной, ближайшей к дверям. Наконец, решив, что достаточно поосторожничал, анархист негромко, но уверенно, как к себе домой, постучал в двери.

Через пару-тройку минут на пороге, с поднятой повыше над головой «летучей мышью» в руках, появился среднего роста бледный, с впалыми глазами и длинными каштановыми волосами, собранными позади в «конский хвост», мужчина лет тридцати, подслеповато прищуриваясь в темноту. Одет вышедший был в тщательно простиранную, даже, кажется, выглаженную, но старую, ветхую донельзя, давно потерявшую свой естественный цвет рабочую робу и не менее старые, но сохранившиеся гораздо лучше, обрезки резиновых сапог, заменяющие ему галоши, на босу ногу.

— Ну, здравствуй, Герд, — сказал ему Кудесник. — Как тут живете? Что нового? Как сам, как Зина?..

По невысокому подиуму в глубине небольшого зальчика студии, залитому ослепительным светом юпитеров, двигалась миниатюрная худенькая блондиночка со знаменитой взлохмаченной копной платиновых волос. Кроме волос на блондинке была еще размазанная по телу широкими непропорциональными полосами разноцветная гуашь, кое-где полосы сменялись тщательно прорисованными отпечатками рук, странными концентрическими кругами и простенькими безобразными кляксами.

Несмотря на этакую фривольность во внешнем виде модели, общая обстановка в зале-студии была деловитая, трезвая и строгая. Полыхали молниями вспышки фотоаппаратов, две девушки в темно-синих рабочих комбинезонах по указанию фотографа: молодого, лохматого, с жиденькой бородкой и сиреневыми кругами под утомленными глазами, выглядевшего изможденным до крайности, — таскали из угла в угол подсветку и декорации-драпировки. Двое немолодых мужчин в противоположном от подиума, далеком, как заморские острова, затененном углу зальчика, стоя возле небольшого резного столика, что-то деловито обсуждали, совершенно не обращая внимания на происходящее за пределами их маленького круга.

Плавно и чуть заторможено передвигающийся вокруг подиума лохматый фотограф, то приседающий, то встающий на цыпочки, изгибающийся под невероятными углами и что-то при этом показывающий своими худыми руками модели, остановился в полудвижении и глубоко вздохнул. Похоже, у него совсем не получалось то, что он задумывал перед съемкой, и теперь с окончательно расстроенным видом фотограф разочарованно махнул рукой.

— Ника, милая, — чуть испуганно и бесконечно льстиво обратился он к модели. — Ты не двигаешься, ты просто ходишь, а мне нужно твое, именно твое движение… так, как только ты умеешь…

— Я на каблуках умею, — хладнокровно парировала Ника. — А без каблуков я просто хожу. Это-то хоть тебе понятно? Мы будем продолжать? или мне уже стоит смыть с себя всю эту чушь?