Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании

Военные, должно быть, что-то почувствовали, они посмотрели на кровавый плевок с брезгливостью и с уважением. Потом подошли с другой стороны к Ванде, неподвижно наблюдавшей за приближением военных.

— Кто такая? — спросил первый военный. Он из них двоих вообще, должно быть, назначен был для всех переговоров. Другой же и рта не раскрывал, хотя и смотрел неприязненно весьма.

— Ванда Лебскина. Я руковожу театром, — хладнокровно и с расстановкою намеренной говорила Ванда. Жилка на шее неприятно подрагивала у женщины, хотелось прижать ее пальцами и успокоить, утихомирить ее биение, но Ванда не сделала того.

Военные прошли назад, и в каждом их шаге сквозила угроза.

— Багажник! — снова командовал первый.

Мальчишка проворно извлек ключи из замка зажигания и шагнул к багажнику. Вооруженные люди брезгливо и без особенного интереса заглянули в багажник, практически пустой — лишь насос, домкрат, запаска и ничего больше. Наконец, первый военный отдал Гарри Поттеру его документы.

— Шпионы? — спросил еще он.

— Нет, — сказал мальчишка.

— Знаешь, что мы со шпионами делаем?

— Мы не шпионы, — повторил мальчишка.

— В машину и не двигаться! — коротко сказал военный.

Мальчишка забрался на свое водительское место и сидел, с минуту давясь кашлем, и вот уж не выдержал, и зашелся в долгом унизительном приступе.

— Ты молодец! — шепнула Ванда.

— Я струсил, — сказал он, и на глазах его — то ли от кашля, то ли от волнения недавнего — были слезы.

— Ничего, — сказала Ванда. — Я тоже струсила.

— Я больше, — возразил он.

— Мы оба в этом не виноваты, — подвела черту женщина.

Военные двинулись прочь, и тут, урча и громыхая многосильными своими дизелями, через виадук, в клубах едкого сизого дыма, проехали один за другим три тяжелых танка. Корежа асфальт, танки проехали мимо них совсем близко, так что даже слышалось тепло этих разгоряченных машин, и поехали дальше. Скосив глаза, мальчик взглядом застывшим наблюдал за танками в зеркале заднего обзора. Он был бледен, зол и молчалив.

— О черт! — сказала Ванда. — Черт!.. Черт!..

Потом им разрешили проезжать, и кавалькада автомобилей с видимым облегчением ринулась через виадук.

Здесь была окраина города, немногочисленные постройки — гаражи и склады — вскоре сменились пустошами с ивняком, осинником и прочей неказистой порослью. Потом начался перелесок, метров триста-четыреста тянулся он; потом они проехали по аллее, состоявшей из черных упругих статуарных лип, и вот уж остановились на площади неподалеку от крематория. Все сооружение располагалось на холме и состояло из нескольких построек, облицованных светлым пиленым известняком, с плоскою прямоугольной трубой над одной из крыш и иными деталями убранства, так что все вместе сбоку неуловимо напоминало «Титаник». Перед «Титаником» было два гранитных бассейна с мусором и прошлогодней листвою вместо воды, а подход к нему был вымощен серыми каменными квадратными плитками, в щели между которыми пробивалась старая сухая трава.

— Спасибо, — сказала Ванда. И полезла за деньгами в сумочку.

— Простите, — сказал ей Гарри Поттер. Ванда замерла. — Можно мне?.. Можно мне положить руку вам на грудь?

— Ты, что, идиот? — спокойно сказала Ванда.

— Только положить руку, и — все. Больше ничего. Вы не думайте… И я не возьму у вас денег.

— Проваливай, — сказала Ванда.

Мальчик вздохнул.

— Ясно. Вы боитесь, что я грязный? Что я заразный? — наконец, говорил он. — Ведь так? Я угадал?

— Нет, — сказала Ванда. И это «нет» чудилось отказом, беспрекословным и окончательным. Не стоило спорить с ним или еще выпрашивать что-то; мальчик смотрел пред собою вперед неподвижно.

— Простите, — сказал он.

— Зачем тебе это? — спросила Ванда.

— Не знаю, — сказал тот.

— Как мне это все надоело!.. — сказала женщина.

— Простите, — повторил мальчик.

— Ты извращенец?

— Нет, — сказал мальчик.

— Уверен, что нет?

— Уверен, — отвечал тот.

Ванда, сидевшая с раскрытою сумочкой на коленях, взяла левую руку мальчика и положила ее себе на грудь. Тот сидел, испуганный и взволнованный, осторожно касаясь напряженной ладонью женской груди. Он боялся пошевелиться и вспугнуть свои ощущения, лицо его сделалось красным и покрылось испариной. Мелкая дрожь сотрясала его худощавое неловкое тело.

— Спасибо, — мучительно прохрипел он и вдруг зашелся долгим приступом глубокого грудного кашля.

Ванда стряхнула с себя его руку и бросила ему на колени обещанные деньги.

— А теперь катись отсюда, — весело сказала она и вышла из машины. И больше уж не видела, и не задумывалась, что там стало с Гарри Поттером, плачет он или смеется, или, может, беззвучно сидит в своем потрепанном неликвидном автомобиле, смущенный, растерянный и пришибленный.

По серым гранитным плитам Ванда уверенно шагала в сторону крематория. Она положила себе назад не оглядываться и действительно не оглянулась.

Под знакомою аркой Ф. остановился на минуту. Триумфальною она не была, эта арка, а была самой обыденною, хотя и знакомой с детства его отдаленного. Он просто стоял и усталою грудью воздух вдыхал; ему хотелось быть всегда закосневших в простых движениях — в жестах рук, в мимике лица, в колебаниях души его оскудевшей, иссохшей, обезжиренной, во вздымании и опадании груди, подобных приливам и отливам на море. Точно ли он стал другим или остался тем же — этого он достоверно сообразить не мог, но что-то в нем все же, кажется, переменилось. Было так, как будто сторож в недрах души его заснул, и стало раздолье одним лишь святотатцам и прохвостам.

— Смысл человека равен имени его, равен званию его, равен дерьму его, — бесцельно сказал себе Ф.

Ф. во двор свернул и вот уж с замиранием сердца в разоренный серый флигель вошел. Хрустя подошвами на битом стекле, он поднялся во второй этаж. Картина побоища недавнего здесь была особенно удручающей. Дверь в одну квартиру была разнесена в щепки, в другую — с петель сорвана и заброшена взрывом в прихожую. Стены были посечены осколками, перила выгнуты, стекол на площадке не было вовсе. И вот штукатуркой вся лестница усеяна еще, будто первым снегом.

Третий этаж пострадал не так, на четвертом же, искомом этаже было чуть лучше, чем на втором. Дверь в тетину квартиру была выбита, поправить или восстановить ее, пожалуй, уже нельзя было. Ф. перешагнул через старые детские санки, застрявшие в дверном проеме, пожалуй, еще сам Ф. давным-давно, мальчишкой катался на них, и вот оказался в темной прихожей. Потом по коридорчику беззвучно прошел, дверь приоткрыл осторожно, белою краскою масляной крашенную, и в гостиную лишь заглянул.

Тетя лежала лицом вниз на паркете, и пол был в застывшей крови весь, как будто волокли по нему тело, истекавшее кровью, да так, наверное, оно и было. Битый старинный фарфор, опрокинутая мебель, растерзанная постель — все сразу приметил Ф.; должно быть, искали что-то и, может, сами не знали что. А нашли или нет — это уж Бог весть, только и подумал Ф. Он вернулся в прихожую и кое-как — как смог — приставил дверь, не закрывалась она, но была только прикрыта, и Ф. еще проход загородил принесенным креслом-качалкой, санками и листом фанеры — заднею стенкой от шкафа. Он так, разумеется, не укрылся ни от кого, но, если кто-то придет, он, во всяком случае, хоть это услышит.