Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании

— На-ка, выкинь, — протянул комиссар Неглину скомканный станиоль с убийственным запахом ветчины, Неглин отворил дверь машины и вышвырнул обертку, мечтая и самому выскочить за той вслед.

— Ну так что мы станем делать с этим детским садом? — устало говорил Кузьма, отвращение затаив на дне своей полунатужной беззлобности.

— Ты уж сделаешь!.. — икнув, отвечал комиссар. — Только и знаешь, что на своих цыганах выезжать.

— У каждого свои методы, — оспорил начальника своего длинноволосый.

— Методы методам — рознь.

— Куда едем? — вставился в разговор водитель своею неизменной спиной.

— В комиссариат, — отвечал Кот, блеснув стеклами вблизи подслеповатых глаз его. Вздох облегчения. Прибавили газу.

Возможно, было уже самое что ни на есть трагическое время суток, или только еще неумолимо приближалось оно; во всяких сутках есть свое трагическое время, но люди порой не замечают его, не способны замечать его, оттого ли, что увлечены своими мелкими обыденными обстоятельствами, оттого ли, что сами мелки и понять не способны трагического времени суток, оттого ли, что попросту спят…

Забрезжило холодной рассветною просинью, когда двое вышли к дороге; он деловито девицу в талию к машине подтолкнул, обошли спереди, и увидел он Ф., сидевшего в проеме раскрытой двери с ногами на почве.

— Это Ядвига, — усмехнулся Ш. — И к тому же привет от мамаши.

— Ну да. Познакомились, значит? — с отпечатком язвительности на губах его бледных, бескровных Ф. говорил. Поднялся пружинисто, будто бы к ручке припасть, но шагом внезапным к Ш. подскочил, левой отвлек, а правой всем весом своим в сплетение заехал, потом двумя сразу сверху добавил, и покуда приятель его на землю валился, ногою по голове съездил на десерт. Ш. в кювет отлетел, но сознания не потерял и зарычал страшно, со звериной обидой, Ядвига взвизгнула и бежать бросилась, Ф. еще раз налетел, движение лежащего упредить желая, в карман потянувшегося за ножом.

— Брестский мир, падла!.. — прохрипел Ш., закрывая руками голову. — Да здравствует историческая справедливость!

После помог приятелю подняться и даже собственноручно отряхнуть того не побрезговал; за одного битого двух небитых дают, сказал себе он; оба они были недоносками фальшивого смысла их и рассуждения, а великая миссия безжизненности их была только их миссией, и ничем другим более, кроме того. Иногда не возможно было удовольствоваться даже противопоказанной догадкой о назначении своем и мире, тогда текущее время обезоруживало их анфиладой сомнений и иного еще недостоверного.

— Тебе плечо друга подставить, или так дохромаешь? — спрашивал Ф. с неизменностью точной заботы.

Было полнолуние, Ш. оттого так и ожидал всех неприятностей зараз на свою голову. Они и со смертью были партнерами, хотя и разделенные, несомненно, исключительною дистанцией самоосуществления.

Водрузившись на место свое, Ш. только головою потряхивал, силясь унять подступавшую тошноту утробы его и глазное мелькание. Должно быть, сотрясение безмозглости, говорил себе Ш., больною грудью своею дыша с расторопностью ускользающей жизни.

— Ты у меня, сука, на счетчике сидишь! — хрипло и беспрекословно выкрикнул он. — Жить будешь до первого моего припадка!

Ф. сам дивился хладнокровию своему и философскому своему гротеску.

— Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос… — Ф. говорил.

Но Ш. в изнеможении бессилия своего не слишком любопытствовал обещанной притчей.

— Отчего ты так не любишь родину, Ф.? — спрашивал он, мотор заводя движением полуотчаянной десницы его. С филигранной бравадой бесцветности только спрашивал Ш.

— Может, тебе еще что-то на бис исполнить? — с недвусмысленной окраскою голоса Ф. возражал. У них было акционерное общество кликушеского типа, и все соперничества в сарказмах были лишь потугами стяжания их надмирного капитала.

— Чтоб ты пил мой пот, чтоб ты алкал моих экскрементов!.. — вскоре сказал еще Ш., уже вполне успокоившись.

— Возможно, меня вполне устроит такое гастрономическое разнообразие, — отозвался лишь Ф.

Рассвета становилось все больше, автомобиль их поминутно клевал носом, едва не замирая перед размывами холодных луж в укатанном грунте. Ш. сделался бережлив и рассудителен как никогда, он и сам удивлялся теперь неимоверной своей сдержанности. Потом они видели угловатый костлявый тепловоз, тащившийся по темным рельсам на приземистой насыпи.

Ф. указал на тепловоз пальцем.

— Где-то здесь, должно быть, — Ф. говорил.

Но Ш. и сам уже теперь взял след. С видимостью равнодушия он преследовал тепловоз, держась в осторожном отдалении. Туман стоял над полями, понемногу набухая воскресающим предутренним светом. Здесь начинался промышленный район с изрядным привкусом скудной околостанционной жизни. Дорога ответвилась на переезд, но Ш. не стал поворачивать, потом и железнодорожные пути разделились на несколько веток, тепловоз понемногу поворачивал, дорога приблизилась к насыпи, и Ш. какое-то время ехал в створе тепловоза. Светофор на переезде упрямо мигал своим красным злым циклопическим глазом.

Ф. со своей стороны наблюдал дощатые бараки, заброшенные постройки из старого почерневшего кирпича. Он хотел бы сидеть вот так всегда и пророчить внемлющим гибель городов, если бы у него только хватило самомнения и сарказма, а без того всякое пророчество иссякнет в отсутствие неслыханного духа озлобления и ярости смерти. И все еще продолжалось и продолжалось их братопрезрительное бодрствование в это нецензурное и неказистое время суток.

Ш. перед собою смотрел будто исподлобья; потом были темные корпуса завода, бетонный забор и ворота из металлический трубы. Насыпь заположилась, и все пути здесь лежат на плоской почве; тепловоз притормозил у ворот, розовощекий старик-охранник скрылся в своей будке, и вот — ворота беззвучно ползут, открывая дорогу тепловозу. Невозмутимый Ш. пристроился в хвост тепловозу, заехал на пути и тихим хладнокровным ходом стал тоже подбираться к воротам.

— Ну а ты куда разогнался? — подошел осведомиться старый охранник. — Пропуск давай.

— Должны были позвонить, — не моргнув глазом, сообщил Ш. Локоть его лежал на опущенном стекле, и сам он был бы весь непроницаем, если бы только не покарябанная физиономия. Скул и горла его небритых уж давно не касалась бритва Оккама. — Фотокорреспонденты мы. Будем снимать про вашу рабочую доблесть.

— Корреспонденты? — усомнился в уме своем полупроснувшемся старик. — А где ж ваши аппараты?

— Мы скрытой камерой снимаем. Так что, ты смотри, и твоя морда может появиться в вечерних новостях, — Ш. говорил.

— Может, вы — эти… какие-то нарушители? — спросил еще старик.