Антон Волков - Битва за Свет

Вырвал меня из этой круговерти бессвязных страшных мыслей, обезглавивших мою волю и трезвость мышления, Гоша. Он положил свою руку мне на плечо и сказал:

– Антоха, ау, брат! – Тяжёлая рука, как следует, встряхнула меня. – У нас ещё час, не больше. Предлагаю сворачиваться.

– Как сворачиваться? – Я остановил машину. – То есть «сворачиваться»?

– А ты что, хочешь тут палатку разбить? – пытался шутить Гоша. – Я предлагаю обратно, на всех парах. За час километров девяносто покроем, где-нибудь переночуем. А завтра…

Тут он запнулся. При всём желании мне помочь, при всём сочувствии, он не мог с ходу, без запинки, продолжить начатую фразу. Менее твёрдым и уверенным голосом он продолжил:

– Завтра попробуем опять… Сюда.

Тут отчего-то мне захотелось вырвать из его кобуры заманчиво поблёскивающий пистолет и мгновенно, без раздумий, пустить пулю себе в висок. И только каким-то чудом мне хватило выдержки и сил окончательно не сдаться перед готовым торжествовать победу отчаянием; я со всей силы встряхнул головой, чтобы, как в одной из песен Владимира Высоцкого, «слетела блажь», и собрал волю в кулак.

– Да! – отрывисто, твёрдо и зло сказал я и почувствовал, как на смену слезам и соплям приходит злость. Злость животная, всё затмевающая. Злость, которая, в отличие от распускания нюней, может и должна в подобной ситуации двигать человеком, иначе – кранты. Я стиснул зубы, сжал кулаки. В сердцах я со всей дури вдарил кулаком правой руки в потолок. Затем резко, агрессивно я врубил первую передачу и, дёрнув рычаг ручного тормоза, почти до упора нажал на газ, чтобы на скользкой дороге развернуться на месте. Машина, взревев, дёрнулась влево. Но тут же раздался глухой хлопок, и автомобиль слегка «клюнул» правым передним боком. Секунда на осмысление. Нецензурная брань Гоши и моя. Потом мы оба выскочили из машины; да, правое переднее колесо получило прокол. Осмотрели более детально колесо и обнаружили глубоко вошедший в покрышку гвоздь. С минуту мы молча стояли. Запаска! Будь она проклята. Её нет… Она осталась в Фольксвагене, когда мы, ещё в Москве, на Лубянке, заняли отсек, где должна лежать она, сейфом с данными, доставить которые в Норвегию и было нашей целью…

Я что было сил пнул лопнувшее колесо ботинком да так, что сильно отбил себе пальцы ноги.

– Мы до темна только до трассы дотянем, – без истерик озвучил я и без того понятный Гоше факт.

– Вот же… – а дальше несколько слов без падежей от Гоши. – Ну что, надо нам залечь на дно на ночь, других раскладов нет, – успокоившись, сказал Гоша. А других раскладов и не было; в опустошённых глухих деревнях и думать было бесполезно о том, что можно заделать или, что вообще смешно, сменить колесо.

– Кто вы? – послышался глухой испуганный голос. Гоша с перепугу в мгновенье ока взвёл свой «Калашников», но тут же его опустил. Из окна покосившегося деревянного домика, находившегося шагах в тридцати от нас, через приоткрытую ставню смотрел седой старик.

– Зачем же так пугать?! – выдохнув, задал риторический вопрос Гоша.

– Мы девушку ищем, – начал я, и рассказал всё, как было. На это старик ничего дельного не сказал, не знаю, мол, помочь не могу… Я, в свою очередь, спросил его, что он тут делает и почему не бежал…

– Один я тут, милок, совсем один. Девяностый годок мне уже, и никому я не нужен. Уйти далеко не могу, а повозки и так были под завязку женщинами, детьми… – голос его задрожал, а трясущиеся руки закрыли лицо. Смахнув с глаз слёзы, старик продолжал:

– Мне тут помереть суждено, сегодня-завтра эти мёртвые меня найдут, а пока вот в погребе прячусь, не знаю, сколько ещё протяну… Проклятье! Эти адовы чудовища – кара Господня за грехи наши, – старик перекрестился. – Это конец «Света», милок, конец. Смиритесь, покайтесь.

– Нет, дед, это не конец! – отчего-то, почувствовав прилив чувства героизма и решительности, громко произнёс я и ухмыльнулся. – И мы, отец, те, кто положит конец этому «Концу», не горячись…

Но как только я это сказал, тут же осёкся; ему, этому беспомощному старику-то, точно конец наступит, если не сегодня, так завтра. Я вопрошающе взглянул на Гошу. Тот еле заметно отрицательно кивнул головой, дав понять, что мы никак этому старику помочь не можем, а надо спасаться самим. Я это прекрасно понимал и в ответ еле заметно утвердительно кивнул ему.

– Забаррикадируйся в подполе, отец, и до рассвета носу не думай совать наружу! – громко скомандовал тому Гоша.

– Дело понятное, – прогундосил тот в ответ, – а вы сами-то куда поедете? Темнеет! – осведомился дед и предложил нам запереться в подполе с ним до рассвета, мол, места там впритык, но хватит. Мы с Гошей посовещались, но эта перспектива виделась нам не совсем надёжной, ибо кто знает, насколько смекалистыми окажутся ночные владыки и не догадаются ли они поднять крышку подпола… «Если вдруг откроют крышку, почуяв запах человека, тогда это будет означать, что мы для них будем как мыши в банке, и уж точно совершенно завтра для нас больше не наступит никогда», – убеждал меня Гоша вполголоса, хотя я, не на шутку сдрейфив после прокола колеса, от не видения каких-либо иных адекватных вариантов как спастись, готов был хоть сию минуту запрыгнуть в подпол к старику и надеяться, что «пронесёт». Но авторитет Гоши был для меня непоколебим, поэтому свою точку зрения я продавливать не стал, а решил положиться на боевой и жизненный опыт этого крепкого, повидавшего виды бойца. Он лишь сказал мне, что у него «есть варианты, как продержаться до утра», как сразу же, не посвящая меня в какие-либо подробности, окликнул старика, продолжающего смотреть на нас сквозь приоткрытые ставни:

– Отец! – Гоша подошёл к самым окнам, чтобы не делать шума разговором, а я проследовал за ним. – Скажи вот, пожалуйста, – уже совсем тихо, стоя прямо перед окнами, сквозь которые на нас смотрел взъерошенный, с пепельно белыми редкими волосами старичок, продолжал Гоша, – Торжок отсюда далеко?

– Чаво? – переспросил дед, не расслышав Гошиного вопроса.

– Тор-жок! – членораздельно повторил Гоша. – Город Торжок.

– А, Торжок, – на деревенский лад произнеся обе «о» в слове «Торжок», повторил дед. – Нет, сынок, тут близко довольно, километров сорок, – ответил дед. Гоша кивнул в знак благодарности, затем повернулся ко мне и спросил:

– Антон, ты помнишь, сколько мы примерно по трассе проехали ещё от Торжка, пока на нас чёрт тот не выбежал с обочины?

Я напряг память. По моим прикидкам, мы ехали ещё минут десять, может двенадцать, пока не попались в бандитскую ловушку.

– Ну, десять-пятнадцать минут где-то, а что? – озадаченно переспросил я.

– Нет времени сейчас объяснять, – отрезал Гоша, затем ещё порасспрашивал старика о той деревушке (описав её по памяти), в которой в одном из домиков сидели мы, пока не дождались попутного Ярослава. После того как все вопросы, которые он задал старику, в той или иной степени были освещены, Гоша поблагодарил того и быстрыми шагами пошёл к машине. Я, соответственно, за ним.