Андрей Попов - Солнечное затмение

В жизни юного подвижника это был мучительнейший выбор. Целую декаду он ходил хмурым как предвечная Тьма. Лицо бедняги окаменело от задумчивости. На лбу даже прорезались старческие морщины. Да, он принял решение, из-за которого вмиг постарел на целую эпоху. Вернее, он не принимал никакого решения. Он просто молча развернулся и пошел месить раствор.

Все шестеро детей тотчас были распяты. Их хрупкие, неокрепшие тела повисли между небом и землей. Черный мир перевернулся в их глазах. Ибо ноги, плененные гвоздями, упирались в твердые небеса, а по рукам в мутную из-за обильных слез бездну капала их горячая кровь. Они плакали, кричали, до последнего мгновения надеялись на чье-то милосердие, и до последнего вздоха не могли понять, за что с ними поступили так жестоко.

Пьер не видел эту казнь. Совсем раздавленный он воротил в большом корыте лишенный цвета и смысла раствор для скрепления кирпичей. Его пожизненная болезнь, ипохондрия, образовала в его душе такую беспросветную пустоту, что целую декаду он напоминал покойника. Ни с кем не разговаривал и почти ничего не ел. " Эти несчастные , -- думал он, -- будут еще благодарны мне за все случившееся. Ибо страдания очистили их от многих грехов. В Настоящем Мире их ждет награда. Несомненно, их ждет награда...".

Столь незатейливая теософская экзегетика действовала на Пьера успокаивающе. И эти ядовито-слащавые помыслы -- они-то и спасли его от крайней грани отчаяния. А безжизненные тела крестьянских детей еще долго зияли во вселенской пустоте какими-то посмертными символами. И падающие капли крови, казалось, отсчитывали время. Только теперь капли уже были холодными, да текущее вместе с ними время тоже остыло, слегка заледенело и кое для кого остановилось навеки...

Был во дворце, пожалуй, единственный человек, который не то что одобрял -- внутренне преклонялся перед духовными подвигами королевского отпрыска. Имя его гадать долго не придется. Разумеется, это епископ Нельтон. Неуклонный адепт истинного вероисповедания, ревнитель собственной религии в той же степени, как и ненавистник всякой ереси -- короче, такой же фанатик как и Пьер. Двум столь авантажным личностям просто невозможно было не сблизиться. То есть, не совсем так... При людях епископ вынужден был принимать сторону короля: печально воздыхал о Пьере, покачивал головой, говорил, что мальчик не знает меры в самоистязании -- и говорил он это всегда не только со скрипом в голосе, но и в сердце. Ведь стоило только ему остаться с Пьером наедине, как он ласково прижимал его к себе, гладил голову и тихо шептал: " держись, малыш... не оставляй свои подвиги, и быть тебе великим из смертных!".

Порой, закрывшись в опустевшем храме, они оба стояли на коленях и читали Священный Манускрипт. Глаза епископа Нельтона сквозь увеличительные стекла очков казались всегда расширенными и чему-то удивленные. И эти волшебные стекла в серебряной оправе увеличивали не только размер глаз, но и сияющую из них человеческую доброту.

Все-таки был... Был у Пьера один любопытный душевный изъян. Мучительное искушение его юного незапятнанного страстью сердца. Дело в том, что мальчик был неравнодушен к одной девочке примерно своего возраста. Звали ее Кастилита, и являлась она, по интригующему стечению обстоятельств, младшей дочерью Даура Альтинора. Всякий раз, когда Кастилита проходила мимо юного подвижника, у того что-то переворачивалось в душе. В такие мгновения он чуть ли не до слез стыдился своих убогих одежд. Ведь он мог показаться перед ней во всей красе королевского сына -- ярким, нарядным и привлекательным... И эти жалкие рубища просто жгли тело. Пьер боялся поднять на нее глаза, а если нечаянно встречался с ней взглядом, тут же краснел и опускал голову. Кастилита, не будь дурна, давно заметила его смущение, и то, что странный мальчик упорно избегает ее, и даже то, что он иногда тайком смотрит ей вслед. Порой она сама долго наблюдала за ним, уверенная, что он хотя бы раз да обернется в ее сторону. Пару раз она даже пыталась ему улыбнуться, но Пьер бежал от этой улыбки как от лютого огня.

За всю их недолгую жизнь они так ни разу и не поговорили друг с другом. Пьер, правда, слышал издали ее звонкий веселый голос. И всякий раз вздрагивал от него. Когда она подолгу не попадалась ему на глаза, его праведная душа успокаивалась, но стоило только ее увидеть, как внутри снова начинало штормить. Легкий флер с собственными помыслами был для него мучением. Особенно когда во время молитвы перед взором мелькали ее длинные рыжие косички. Он гнал эти наваждения прочь. Но живучие чувственные образы не давали покоя. " Это страшный грех -- думать о женщине , -- убеждал себя Пьер, -- ведь я решил стать монахом и удалиться в Лабиринты Мрака.

Тем не менее, Пьер еще ни разу не уснул, предварительно не вспомнив о ней.

В королевских покоях стояла торжествующая тишина. Пестрая настенная вуаль спадала с высоты потолка до самого паркета, разветвляясь на множество узорных складок. Она словно упала с неба, как благословение Непознаваемого, как зримый покров Его невидимой силы. Да, Нант был величайшим из городов, Анвендус -- самым могущественным из построенных дворцов, а собственные покои король Эдвур Ольвинг считал чуть ли не центром мироздания. Он не пожалел никаких драгоценностей, чтобы украсить этот, населенный собой, любимым, маленький мирок. Сводчатый потолок подпирали отлитые из золота филигранные колонны. В каждую из них было вмонтировано по несколько зеркал. Глядя в одно из них человек видел себя старцем, в другом -- юношей, в третьем он казался хмурым и печальным, в четвертом -- румяным и веселым. И лишь в единственном из множества зеркал он оставался самим собой. Нельтон, кстати, постоянно ворчал, что здесь замешано какое-то колдовство. Но Эдвур от души смеялся и уверял его в незаурядном искусстве кайданских мастеров, которые могут из обыкновенного стекла сотворить любое чудо.

Канделябры, привносящие жизнь света в покои короля, имели форму древних птиц -- именно таких, какими они изображены в исторических справочниках: с двумя распростертыми крыльями, тонкой и гибкой шеей, тонкими, словно прутики, лапками. Все легенды в один голос утверждали, что именно такие существа многие вечности назад могли самостоятельно перемещаться по небу. Король отлил их из серебра, вставил в глаза камни сапфира и приспособил к их парящим в воздухе телам три свечи. Одна торчала из головы и вечно закапывала глаза воском, две других росли и таяли прямо на крыльях.

Когда душа короля была пуста, ум утомлен, а тело сонливо, он занимался самым бессмысленным из сущих в мире занятий. Сидел в своем кресле и полумертвым взором глядел в камин. Его забавляли беснующиеся языки огня. В эти вяло текущие циклы король не думал абсолютно ни о чем, картина вьющегося огня заменяла ему процесс мышления. И, надо сказать, неплохо успокаивала нервы. Подобного рода квиетизм духа мог продолжаться эллюсии две подряд: и все это время он сидел -- без единого движения и без единой мысли.