Андрей Попов - Солнечное затмение

Не успели.

Франзарский волонтер, изуродованный дробью и пулями, уже подносил факел к дремлющему стальному чудовищу. Но тут он вздрогнул. Метко кинутый с вершины стены дротик воткнулся прямо в череп, расслоив его надвое. На лице солдата образовалась глубокая трещина, кожа и лобовая кость лопнули. Голова едва не разделилась на два полушария, между которыми торчало забрызганное мозгом и кровью древко.

Мертвые пальцы разжались, и факел уже по собственной воле упал рядом со злополучным фитилем.

Мгновений через шесть раздался грохот, равным которому может быть только скоропостижный конец мира. Гильза долбанула по стене так, что по ней от первого же удара пошли трещины. Канцлер Флюдвиг наверняка подпрыгнул сонный в своей кровати. И потом вокруг наступила идеальная тишина: у всех солдат заложило уши. Двое англичан потеряли равновесие и живьем полетели со стены вниз. В самом же городе подумали, что началось землетрясение.

-- Вот это мы им засадили так засадили! -- в приступе истерической радости заорал сержант Сюкко.

Экзальтация франзарцев была всеобщей. Они вновь заголосили свой походный марш. Воспользовавшись шоком англичан, десятка два солдат уже волокли свежие мешки пороха, крича, спотыкаясь и матерясь от восторга...

Маэстро Рудвига волокли связанного по центральной площади. Острые камни превратили в лохмотья не только его одежду, но и некоторые участки кожи. Он умолял о пощаде, пожалуй, чаще, чем билось его сердце. Шедшие позади английские солдаты пинали его тело. Так продолжалось до того момента, пока голова мученика не оказалась лежащей между сапог адмирала Боссони.

-- Говори, где девчонка!

-- Не знаю, господин! Они скрылись сразу, как начался штурм. -- Изо рта Рудвига вместе с сиплыми звуками летели капли крови. -- Клянусь именем Непознаваемого!

За это имя, как за незримый спасительный амулет, в черной вселенной хватался всякий отчаявшийся. Адмирал принялся что-то весело насвистывать. Но этот ничем не объяснимый порыв воодушевления продолжался недолго. Его физиономия скривилась в страшную ухмылку с отвратительным оскалом кривых зубов и сетью черных морщин. На облысевшей голове адмирала играл и кривлялся свет ближайших факелов.

-- Клянешься именем Непознаваемого, говоришь? -- Левым сапогом он наступил на одну ладонь маэстро, правым -- на другую. -- А дело с вполне познаваемым адмиралом флота его величества короля Эдуанта ты имел когда-нибудь?

Боссони привстал на цыпочки, и Рудвиг пискнул от боли точно мышонок. Потом Боссони, обращаясь к своим солдатам, произнес странное словосочетание:

-- Деревянная клизма.

Те кивнули и резво взялись за дело. Одни держали маэстро за дергающиеся ноги, другие стали снимать с него штаны, оголяя нежный аристократический зад.

-- Ч-что... что вы делаете? -- Рудвиг умоляюще глянул на Боссони снизу вверх, с праха земного к сияющей, словно нимб божества, лысине адмирала. -- Я боюсь боли! Ой, зачем... Ой, ну не надо...

Один из солдат раздвинул Рудвигу ягодицы, вставил в задний проход острие деревянного клина, при этом сардонически усмехнулся и почти ласково прошептал:

-- Давайте, маэстро, поиграем в одну детскую игру. Я буду доктором, а вы капризным пациентом, у которого разболелся животик. Сейчас я буду ставить вам клизму, а вы погромче кричите, делайте вид словно вам больно. Договорились? Эта очень увлекательная игра.

И солдат взялся молотком забивать клин в тело несчастного. Когда ему еще не было очень больно, он притворно орал как резаный, отчаянно надеясь на жалость своих палачей. Когда же острие клина начало рвать кишечник, а из анального отверстия пошла кровь, вот тогда Рудвиг взвыл по-настоящему. Его некрасивое лицо с серыми глазенками стало просто отвратительным. Мимика никогда не сможет так исковеркать человеческий лик, а только поселившийся в теле демон агонии. Маэстро трепыхался в судорогах, изо рта его шла пена, из глаз -- обильные слезы. Боссони поднял руку вверх, и его головорезы замерли.

-- Говори, мразь, где племянница короля Эдвура?!

Рудвиг еще долго глотал пустоту вперемешку с дорожной с пылью, прежде чем внятно произнес первую фразу:

-- А... вы... обещаете мне жизнь?..

-- Мы обещаем тебе царские почести, денег, трон короля Англии и еще триста жен в придачу. Говори, сука, куда подевал девчонку?

-- А... жизнь обещаете?

-- А на хрена тебе еще и жизнь, когда у тебя и так будет такое богатство?

Солдат, держащий молоток, для большего взаимопонимания стукнул им еще раз. Рудвиг заорал на пределе своих голосовых связок:

-- Она в приюте для бездомных детей!!! Я все покажу!!! Я все расскажу!!! Я поцелую каждому из вас ноги!!! Я сделаю все, что вы прикажите....

Жерас сидел в уютном замке герцога Альтинора и колол орехи. В данный момент его абсолютно не интересовало, находится ли он в логове врага или под кровом ближайшего друга, или вообще все происходящее является посмертным бредом. Он беспокоился о другом: чтобы ореховая скорлупа случайно не отлетела в глаз Мариасе, голова которой лежала у него на коленях. И еще его раздражало то, что из каждых трех орехов один попадался пустым, один ядовито-гнилым и лишь один пригодным для употребления.

Мариаса гладила его грудь и, имитируя рычание дикого зверя, теребила проросшую щетину. Ее огненно рыжие волосы оттягивали на себя весь скудный свет комнаты. Казалось, волосы состоят из волокон холодного огня, сквозь которые зорко смотрят ее хищные светло-карие глаза. Когда Мариаса начинала рычать, ее обязательно надо было почесать за ухом, иначе она начнет пускать когти и царапаться.

-- О! Этот спелый попался! Гляди, какой большой! -- Жерас показал ей добытый плод.

Мариаса широко открыла рот. Он поднес орех к ее лицу, сделал вид, что хочет положить его, но лишь коснулся пальцами ее языка, а плод ловко забросил себе за щеку и принялся смачно жевать.

-- Ишь, какая хитрая! Сейчас моя очередь!

Она снова зарычала. Комната, где они провели уже множество любовных поединков, была устлана коврами так обильно, что их не было только на потолке. На самих же коврах, сотканных из темноты, были изображены древние полумифические животные: медведи, лисы, тигры и множество птиц, в достоверности существования которых теософы до сих пор спорят. Жерас не раз замечал, что как только их с Мариасой тела слипались в оргии самого сладостного в мире безумия, а чувства возносились до высоты экстаза, то звери, смотрящие на них со стен, оживали. У них тоже загорались глаза, и в их образах тоже пылала чувственность.

-- Скажи, а твоему отцу можно верить?

Мариаса пожала плечами.

-- Не знаю. Но мне верить -- уж точно нельзя. Я самая коварная женщина во всей черной вселенной.