Герман Гагарин - Засланец

Дымы Котла-на-Реке давно растаяли вдали. «Рассвет» резво продвигался на восток. Из разговоров младших чинов я понял, что мэр Карр должен выступить в парламенте с отчетом об экономических показателях своего города. Судя по тому, что Карр непрерывно пил, едва поднялся на борт, а пустые бутылки выкидывал через иллюминатор, экономический прирост был незначительным.

Я стоял, наблюдая за тем, как лужи темнеют от угольной пыли, которую смывал с меня дождь. На заднем мостике кто-то ойкнул. Обернувшись, я увидел двух женщин, одна была гораздо старше меня, вторая – гораздо моложе. Обе носили плащи с поднятыми капюшонами, из-под которых виднелись чопорные шляпки. Супруга мэра и дочка мэра. Не упустят возможность побывать в столице. Наверное, пританцовывают в предвкушении, как пританцовывала Мира, когда услышала, что мы ненадолго останемся в Котле-на-Реке.

Я представил, как краснолицый и потный Боров носится по улицам, выискивая меня. А следом за ним семенит Мира. На ее маленьких, почти детских ногах – новенькие сапожки.

Потом до Миры и Бора доходит, что я их кинул. Боров говорит, что зря он меня сразу не прикончил. А Мира по-мальчишески сплевывает и начинает вертеть в руке «мотылек». В красивых глазах юной авантюристки стоят слезы, а может – влага от растаявших снежинок.

Видение померкло, растворилось в струях дождя.

Я поклонился дамам на мостике и пошел за одеждой. В отсеке было не протолкнуться: матросы с моей вахты успели на скорую руку принять душ, теперь натягивали белье, парусиновые штаны, чистые робы.

А в кубрике нас ждала еда: котел каши с мясом, корзина с хлебом, порезанным большущими ломтями. Мясо – филе стрекунов, которое по вкусу походило на лягушатину, крупа – непонятно какая, но вполне съедобная. Хлеб – грубый, но всегда в большом количестве. Так нас кормили.

Спать можно было в гамаке. Но ложились не сразу. Кто-то собрался вокруг ящика, который использовали вместо стола, чтоб поиграть в кости. Кто-то не прочь был потрепать языком на сон грядущий. Кто-то пошел покурить на ют.

– Странный! – позвали меня игроки. – Давай на полчекана, а? Покажи, как в вашей деревне дружат с удачей!

Поначалу я отмахивался. Было ясно, что матросня размечталась ободрать деревенщину как липку. Но призывы не прекращались. Тогда я подсел к игрокам и продул дневное жалованье – два чекана. Тогда от меня отстали, словно я вдруг превратился в невидимку.

Пока я проигрывал, за моей спиной завели любопытный разговор.

– Скилл я бы выложил вдоль дороги и проехался по ним на паровом катке, – говорил, размахивая руками, пожилой матрос с седыми бакенбардами, – и с удовольствием бы слушал, как хрустят их кости!

– Да ну! Ктулба с тобой! – возразили ему собеседники. – Кому нужна эта грязь? Построить вдоль расстрельной канавы шеренгой, и каждому – по пуле в затылок. И вся недолга!

– Вы не знаете, о чем толкуете! – возразил матрос с бакенбардами. – Эти ублюдки не заслуживают милосердной казни. Их надо жечь на кострах, колесовать и четвертовать, как поступали с разбойниками и колдунами в Становление…

– А если бы у тебя родился ребенок-скилл? – спросил чернявый матрос с серебряной серьгой в ухе.

Я машинально отметил, что в серьге поблескивает безделушка Сверчков.

– А если, а если… – передразнил чернявого пожилой. И замолчал, словно хотел удержать рвущиеся наружу слова.

В этот момент я отдавал игрокам свое жалованье, бурча, что завтра, мол, увидим, на чьей стороне удача. Расплатившись, я подсел к собеседникам.

Матрос с бакенбардами повесил нос, глубокие морщины прорезали его дубленное ветрами лицо, а веки потемнели. Он исподлобья поглядел на меня, а потом спросил:

– Вот ты, Странный, из лесных людей будешь. Как у вас в деревне поступают с мерзкими ублюдками, которые воруют детей?

– Нашел у кого спрашивать! Да они сами продают детей на рудники, если приспичит, – высказался чернявый, с опаской поглядывая на меня. – Если год голодный или если нужно какое-то послабление от городских.

– Молчи, не мельтеши! – поморщился матрос с бакенбардами. – Странный, вот как? Скажи, а?

В самом деле – как? И при чем здесь похищение детей? Я призадумался. Вспомнилось, что Боров, заслышав от солдата о замеченном в Котле-на-Реке скилле, спросил: «Схитил кого-то?» Потом я подумал об отрубаях, попавших в плен к деревенским.

– Привязать к дереву… – неспешно проговорил я.

– К дереву! – заулыбались матросы.

– Полоснуть ножом… – продолжил я. – Но не насмерть, а так, чтоб брызжечки много было…

– Брызжечки! – повторили за мной остальные.

– А потом что? – поинтересовался матрос с бакенбардами.

– А ничего, – с нарочитой беспечностью ответил я. – Приходит стыдливец и делает все сам.

Улыбки исчезли. Стыдливец для железноголовых был ночным кошмаром. Этим лесным чудовищем пугали непослушных детей. И городские боялись стыдливца куда сильнее, чем лесные люди, для которых прожорливая тварь была лишь одной из множества опасностей в их нелегкой жизни.

– М-да… – протянул чернявый.

– А мне думается, – так и надо, – высказался пожилой, потирая мосластые колени.

– Ты так беспокоишься, будто у самого скиллы детей схитили, – бросил пожилому матрос-кочегар с лицом, покрытым шрамами от ожогов.

Опять прозвучало это слово: «схитили». Не украли, не угнали в рабство, а именно схитили.

Почему же Дэн Крогиус так до обидного мало разнюхал об этих мистических скиллах? Я не допускал, что он специально ограничил другим агентам доступ к информации. В его памяти наличествовал провал. И я пока ничем не мог это объяснить.

Утешало, что один из пресловутых скилл скрывается на корабле и что его жизнь напрямую зависит от меня. Я должен был самостоятельно разобраться в том, что происходит на Дожде. Зачем скиллам дети горожан? Зачем они их «схищают»? Вообще, история темная и неприятная. Попахивала она дурно. Заговором, предательством попахивало, как в ту ночь на Сципионе, когда меня едва не сцапала гвардия тамошнего падишаха.

Если обожженный хотел пошутить, то он выбрал неподходящий момент.

– Мои дети не могли стать скиллами, – пожилой вновь опустил глаза. – Я ничем не гневил Ктулбу.

– От этого никто не может заречься, – вздохнул чернявый. – Это кара Ктулбы, наложенная на род человеческий.

– Странный, а в твоих родных краях водятся скиллы? – спросил обожженный.

…Едва тлеет очаг. Над огнем – закопченный котелок. Кипит лекарственное варево, распространяя в хижине запах весенних трав. Знахарка-скилла держит глянцево блестящую руку над покрытым испариной животом роженицы. Зрачки знахарки сжимаются в вертикальные черточки. Сова увидела цель. Когти смыкаются, не прикоснувшись к коже, но роженица выгибается дугой, и ее крик слышен во всей деревне…