Герман Гагарин - Засланец

За спиной послышался гул и сухой треск. Я обернулся: над тропинкой висел радужный полупрозрачный сгусток. Не успел я удивиться, как сгусток преобразовался в человеческую фигуру.

Передо мной стоял сам Дэн Крогиус. Его лицо было бледно, словно присыпано пудрой, а глаза – пусты и черны.

– Что с тобой стряслось, Дэн? – ощущая сильный озноб, пробормотал я.

В зрачках Тени отражалось холодное сияние звезд.

– Ктулба знает, – ответил он, не разжимая губ, и протянул мне руку. Кисть стала удлиняться, словно лезвие ножа-оборотня, превращаясь в клинок. Я не успел отшатнуться, когда острие распороло на мне куртку и вошло бритвенно-острым куском льда в тело.

Я проснулся от рези в животе. Завертелся с боку на бок, шипя от боли. И шум дождя вторил мне на одной ноте.

Проклятая икра стрекунов! А ведь вечером совершенно не хотелось этой сомнительной снеди! И зачем себя заставил!..

Потому что – мирные дни, призрак. И непременный «семейный» ужин. Иллюзии делают нас слабыми и уязвимыми.

Но боль быстро сошла на нет. Я снова поерзал, затем обнял Тину: скилла была теплой и пахла травами.

На сей раз сон пришел быстро.

За все надо расплачиваться. За оборванные нити к Тени – тоже…

Утром Лесогорье заволокло густым туманом. Я вышел за порог нашей с Тиной хижины и сразу же потерял, где низ, где верх. Где небо, где море и где скалы. Во мгле скользил гротескный силуэт патрульного стреножника. Сухо стучали по брусчатке похожие на корни лапы. Невидимые в тумане бредуны выдавали свое присутствие лишенными смысла фразами на языке Сверчков и шелестом перепончатых крыл.

Недомогание, которое я ощутил накануне, давало о себе знать. Очевидно, при падении винтолета мне досталось сильнее, чем я думал. Болезнь словно притаилась, подождала, пока я освоюсь в Лесогорье, и вот теперь навалилась во всей своей мерзости.

Моросило, и редкие капли, попадая на кожу, вызывали озноб. Как будто не мне раньше приходилось мотаться под ледяными ливнями и пробираться в одном костюме по завьюженным предгорьям. Или несколько дней, проведенных в спокойствии и безопасности, сделали меня неожиданно мягким, как жижонка, или же я серьезно истратил ресурс своего модифицированного тела, и теперь пришло время платить по счетам за каждое ускорение и каждый меткий выстрел.

И еще слишком часто меня стали посещать кошмарные сны.

Но близость к цели придавала силы. Ветер дул со стороны острова Целеста, с собой он приносил гул механизмов и лязг металла: работа над Великой Машиной не останавливалась ни на миг. Я подошел к живой изгороди, положил ладони на колючие и жесткие, словно выкованные из железа, ветви шипоцвета. Ярко-зеленый отравивец вынырнул из листвы и ловко перебрался на тыльную сторону ладони. Радужные фасеточные глаза с сочувствием уставились на меня.

Вышла Тина. Бесшумно ступая босыми ногами по мокрым камням, приблизилась ко мне сзади. Обвила руками плечи, прильнула щекой к спине. Хмыкнула и сказала деловитым тоном:

– А ведь у тебя – жар.

Я пересадил отравивца с ладони на ветвь, повернулся к Тине лицом.

– Мне просто любопытно, вернулись ли охотники из экспедиции в логово облачников, – ответил ей, ощущая странное онемение в нижней части лица.

– Тогда тебе нужно подняться к Перевальным Вратам, – тихо сказала Тина. – Не думаю, что они вернулись. Иначе Эдмонд или Шон уже послали бы за тобой.

– Может быть, – собственное дыхание показалось мне горячим, как напалм. – Я не могу усидеть. Я надену плащ и поднимусь к Вратам.

– Обязательно. Но сначала я напою тебя отваром из корневища болотного багрянника. Это снимет жар. И съел бы что-нибудь…

Я усмехнулся. Если бы мне сказали, что на Дожде, помимо пуль аборигенов, помимо клыков и когтей разнообразных чудищ, меня еще ждет испытание опекой, я бы только отмахнулся. Но вот приходится учиться противостоять и этой опасности.

– Не нужно, – ответил я. Почему-то казалось, что если пройдусь по улочкам Лесогорья, то свежий воздух поможет лучше всяких лекарств.

Но стоило сделать лишь шаг к хижине, как спазм скрутил мне кишки. В глазах потемнело, из горячечной тьмы, точно из ящика Пандоры, вырвались видения из ночных кошмаров.

Я упал, распластавшись, точно придавленный к земле непосильной ношей. Тина бросилась ко мне, ее волосы разметались, закрыв испуганное лицо.

Острая боль распирала брюхо, била в диафрагму, отнимая дыхание и вызывая тошноту.

– Что? Что… – Тина схватила меня за руку. Потом рывком задрала мою рубаху, вознесла над подергивающимся животом руку, словно я был роженицей. Я замычал сквозь зубы и оттолкнул ее.

Да, за все надо расплачиваться. И вот настал этот день и для меня. За знание языка, за понимание реалий жизни на Дожде, за оборванные нити к Тени. За Великую Машину и Ктулбу.

За все, что я получил взаймы от личинок.

– Тина… – прохрипел я. – Уймись, я не беременный. Мне нужна другая помощь.

– Так, – кивнула Тина. – Какая?

– Чем вы выводите глистов?

Пока Тина металась по дому, а затем – по ближайшим склонам, собирая необходимые травы и коренья, пока она варила в очаге вонючее лекарство, я валялся на разворошенном ложе с бутылкой местного виски. Из бутылки «через не могу», натощак, я поглощал выпивку, представляя, как личинки, готовые к превращению во взрослые особи, отваливаются от стенок кишечника, не желая питаться отравленными алкоголем соками носителя.

В какой-то момент я отключился, и мне приснился сон о том, что я сижу в полупустом кинозале в компании грезоманов, панков и унылых домохозяек и жду, когда начнется фильм про приключения Тени. Я знал, что в этом фильме пойдет речь и обо мне. Я жутко хотел увидеть, не переврали ли киношники мою историю и достойно ли сыграл меня актер. Когда экран засветился и в его центре появился силуэт Тени, я подался вперед, предвкушая, что сейчас мне откроются все тайны, но выронил бутылку и сразу проснулся.

Тина сняла котелок с огня. Над варевом клубился пар – такой же густой, как и туман за стенами хижины.

– Уже готово, – сказала она. – Надо, чтоб остыло.

– Мне столько не выпить, – простонал я.

– А пить и не придется, – пообещала Тина и вынула из шкафчика вместительную спринцовку.

…Когда я снова пришел в себя, то помимо Тины в комнате увидел сереброволосого Эдмонда. Старейшина сидел на выросшем из пола табурете и вел неторопливый разговор со знахаркой об урожае клубней, на уборку которого бросили и свободных взрослых скилл, и детей, прервав занятия в школе.

Заметив, что я открыл глаза, Эдмонд повернулся ко мне и сказал доброжелательно:

– А ты знаешь, что одно из племен степняков поклоняется глистам? Эти люди полагают, что паразиты нашептывают им волю богов. И избавляться от глистов нельзя: карается смертью. Так-то.