Евгений Шалашов - Хлеб наемника

Подозреваю, что ход был прорыт и обустроен еще во времена Старой империи. Возможно, был он сооружен с теми же целями, что и наши потайные лазы, — удирать. Хотя какой-нибудь Гай Скрибоний мог прокопать тоннель (ну, понятно, не собственноручно!), чтобы ходить к своей тайной пассии — Мессалине или Лукреции… Или не жили здесь патриции? А может, этот ход был прорыт по приказу жрецов какого-нибудь храма? Увы, городской магистрат не хранил старинных пергаментов, да ежели бы и хранил, то вряд ли бы в нем отыскалась история подземелий. В этом случае тоннель перестал бы быть тайным.

Никогда не любил ни подвалов, ни подземных ходов. Вообще терпеть не могу замкнутые помещения. Нет, «фобий» у меня нет. Понадобится, буду сидеть в берлоге, спать в пещере и ползти по земляным норкам и отнорочкам. Только постараюсь при первой возможности сбежать оттуда…

Толстячок в залатанной, но чистой сутане обвел нас по-отечески строгим взглядом:

— Тяжело? Ничего, бывает… Покаетесь — легче станет! Ну, господа студиозо и… прочие, кто хочет облегчить душу? Вы, господин бакалавр, готовы? — уставился он на меня, поглаживая потную лысину.

Я думал не о раскаянии, а о том, что господину инспектору Великого Понтифика повезло с прической — не нужно подвергать голову томительной процедуре выбривания тонзуры.

Ужасно хотелось «подлечить» голову. Сторож, приставленный к камере, где мы скоротали ночь, намекнул, что за определенную мзду он готов сбегать, но стражники, что нас задержали, опустошили мои карманы, а у приятелей и до этого не было и ломаного фартинга. Конечно, если бы нас выпустили, то любой кабатчик отпустил бы мне в долг столько пива, сколько бы влезло. Собака-сторож в долг был готов отпустить только вонючую воду…

Городская стража, как правило, после увлекательного действа (тычков и выворачивания карманов) либо отпускала нас восвояси, либо, если студиозо плохо стояли на ногах, сдавала нас с рук на руки университетской охране, и все заканчивалось душещипательной беседой с господами деканами. Хуже, если отправляли в подвал городской ратуши. В этом случае приходилось сидеть до утра, платить штраф, а потом предстать пред светлым взором самого ректора.

Ну угораздило нас вчера так надраться, что никто не помнил, чего мы такого натворили, что стражники сдали нас не в руки университетского начальства или, на худой конец, подесте, а церковным властям?

Инспектор, представлявший в нашем городе (и, заодно, в университете) особу Великого Понтифика, мог сделать много. Много в смысле неприятностей… Например, задержать любого подозрительного субъекта, отправить оного в пыточную камеру или в тюрьму. Единственное, что он не имел права с нами сделать, — отправить на эшафот, не получив на то санкцию ректора. Вроде бы за все время существования университета ни один из ректоров не давал разрешения на казнь студентов. Но времена меняются…

Последний месяц выдался тяжелым… Кажется, начался он с того, что мы, бакалавры и старшекурсники, «обмывали» мантию пожилого (а по моим тогдашним представлениям — старого!) бакалавра права Мигре Табеле. Парню на днях стукнуло тридцать, и его отец, мэтр Табеле, преуспевающий нотариус, которому надоело платить за учебу великовозрастного балбеса, поставил-таки вопрос ребром — либо «вечный» студент получает искомую степень и отец делает его младшим компаньоном, либо — отказывает в наследстве.

Мигре, умолив родителя на отсрочку и двести талеров на «сбор материала и написание диссертации», нанял за двадцать монет пару ученых (но нищих!) голов, состряпавших за неделю подходящий опус.

Во время защиты строгие профессора (кое-кто поступал в alma mater вместе с соискателем!) закрыли глаза на непотребное состояние диссертанта, слабое знание предмета, дружно набросали белых шаров в урну для голосования и так же дружно пошли в трактир, где их уже ждал накрытый стол.

Оставшееся время и деньги новоиспеченный бакалавр использовал для «прощания» с друзьями. Когда деньги закончились не только у Табеле, но и у меня (я как раз получил ежемесячную ренту), нас потянуло на приключения…

Маленькая драчка между студентами (включая сюда магистрантов) и подмастерьями выросла в войну между гильдейскими ремесленниками, позабывшими взаимные склоки, и студентами всех факультетов, включая теологический. В город пришлось вводить королевские войска (которые, вообще-то, должны были идти на войну), потому что городских стражников, пытавшихся навести порядок, побросали в речку. Студенты и горожане, разозлившись, что им не дали подраться, помирились и принялись строить баррикады…

Разумеется, профессиональная армия сражается лучше, нежели бюргеры и студенты, но наше преимущество было в том, что в город вошла кавалерия, а не пехота. Да и численное превосходство бьио на нашей стороне…

Узкие городские улочки, перекрытые баррикадами, стали ловушкой для всадников. Когда количество погибших перевалило за несколько десятков, а раненых — за сотню, король приказал вывести войска, предоставив горожанам самим разбираться друг с другом…

К тому моменту, когда солдаты ушли из города, в нем практически не осталось ни одного целого стекла. Несколько зданий было сожжено, а на улицах лежали убитые и раненые…

После ухода войск мы благополучно продолжили пирушку. Ну а потом нежданно-негаданно оказались перед лицом самого инспектора. Конечно же, не все, а только те, кто хоть как-то мог стоять на ногах и разговаривать…

— Покорнейше прошу меня простить, — церемонно поклонился я, мечтая уже не о пиве, а хотя бы — о простой воде и месте, куда я мог бы упасть…

— Что вы, сударь! — замахал инспектор пухлыми ладошками. — Я всего лишь хотел узнать — готовы ли вы раскаяться?

— А в чем? — спросил я. — Простите, ваше преподоб… Преподу… В общем, брат инспектор, хватит ерунду болтать. Лучше бы за пивом сгонял. Не боись, деньги потом отдам!

…Очнулся я в камере, на прелой соломе. Передо мной на корточках сидел инспектор и натянуто улыбался:

— Ну-с, господин бакалавр. Довольны?

— Кто это меня так? — простонал я, ощупывая голову. Кажется, ничего не пробито и мозги целы…

— Брат Цезарь, — охотно пояснил инспектор, протягивая мне кружку с водой. — Он, знаете ли, не любит, когда к инспекции Великого Понтифика относятся неуважительно…

Я отпил из кружки. Вода была теплой и ржавой, но показалась мне лучшим напитком в мире.

— Я проявил неуважение? — изумился я.

— А кто велел мне сбегать за пивом?

— Ну-у, — протянул я. — Подумаешь…