Александр Тихонов - Кремль 2222. Легенды выживших (сборник)

В холодном поту девушка резко села на постели. Сердце бешено колотилось, руки дрожали. Анна стала трясти головой, то ли для того, чтоб успокоиться, то ли для того, чтоб прогнать навязчивые и столь болезненные воспоминания детства.

Вот Анне десять лет. Она вместе с мамой в этой же самой комнате лекарей, сидит на этой же самой лавочке и терпеливо ждет, когда мама закончит разговор с высоким светловолосым мужчиной с забавным именем Пантелеймон. В свои неполные тридцать он уже был одним из лучших лекарей в Кремле и по совместительству маминым наставником. Сейчас, видимо, давал ей какие-то указания, поэтому Анна сидела тихо и ждала.

Вдруг за окном послышались крики, женщины пробежали по улице в сторону кремлевских ворот. Это могло означать только одно – разведчики вернулись из рейда. И один из них – отец Анны…

Когда они его увидели, он еще дышал, но был без сознания. Говоря языком врачей: получил ранения, несовместимые с жизнью. Отца привез его напарник, перекинув бесчувственное тело через спину своего фенакодуса. Просто у кремлевских не принято бросать своих. Даже мертвых, по возможности, старались забрать с собой, чтоб они не стали пищей для мутантов.

Мама плакала долго, несколько дней подряд. Казалось, что погребальный костер сжег не только тело отца, но и мамину душу. Мать так и не научилась вновь улыбаться, стала другой. Пустой. Практически ничего не ела, не говорила. День и ночь проводила в лазарете, ухаживая за больными. Анна ходила за ней по пятам, словно приклеенная. Несколько раз ее пытались увести в учебные классы, но она убегала, возвращаясь к матери. В итоге учителя махнули на нее рукой, решив, что нет лучшего учебника, чем практика. В лазарете не захочешь, так научишься всему, что необходимо для врачевания.

Спустя ровно год после смерти отца мама повесилась. Ночью. Тихо.

Догорел погребальный костер, все уже разошлись. А Анна стояла и смотрела, как ветер развеивает прах ее матери. Смотрела и плакала. Горько, громко, навзрыд. Тогда она плакала последний раз. И, проглатывая слезы, шептала: «Боженька, почему ты не остановил маму? Почему веревка не оборвалась? Почему я не проснулась раньше? Боженька, почему?..» Она задавала вопросы, но не слышала ответов. И Анна с яростью сорвала с груди деревянный крестик и бросила его на землю.

Сзади, совершенно бесшумно, подошел Пантелеймон и, положив руку на плечо Анны, сказал: «Ну что, девочка, пойдем». И она пошла.

Пантелеймон не имел семьи. Жил в полуподвальной каморке, недалеко от лазарета. Обстановка напоминала монашескую келью: лавка для сна и полки для одежды и личных вещей. Анна осталась жить с ним в качестве ученицы, и интерьер комнаты пополнился еще одной лавкой. Но такие условия не пугали девочку, потому что практически все время они проводили в лазарете. Ученицей Анна была прилежной, со способностями. Пантелеймон же был одержим работой, можно сказать, что работа и была его женой, а больные – семьей. Там в лазарете у него даже имелась небольшая комната для опытов, где он вместе с коллегами пытался изобрести новые лекарства, что называется, из подручных средств. Люди Кремля погибали не только от ран, полученных в сражениях, но и от других болезней. Да, в чудом сохранившихся старых книгах имелись описания этих недугов, но вот лекарств не осталось совсем. И просто необходимо было что-то изобретать, чтоб помочь людям. Иногда вместо лекарства у Пантелеймона получался яд, но это тоже было неплохо. И яду находили применение. На войне любые средства хороши.

Здесь же, в стенах лазарета, у лекарей был свой фронт, свои сражения. За каждого больного, за каждую жизнь. Последняя Война забрала у людей практически все живое, забыв, видимо, прихватить с собой все убивающее.

Смерть. Смерть на поле боя, с мечом в руке, практически мгновенная и осыпающая умершего славой. Про такую смерть Анна знала, но не видела, так как никогда не покидала стен Кремля. Зато часто смотрела в глаза совсем другой смерти, со стонами и криками боли, шепотом бреда, агонией и конвульсиями. И каждый раз Анна или другие лекари находились рядом с умирающим, предпринимая тщетные попытки помочь, но… Медицина была бессильна.

Медицина… Это мудреное слово Анна узнала от одного семинариста по прозвищу Книжник. Ей же доступ к книгам был закрыт – не по чину. Книжник, казалось, читал все, что читается, с детства интересовался всем на свете, его любознательность не знала границ. Еще будучи подростками, они иногда тайком встречались, находили укромный уголок и разговаривали. Другие мальчишки и девчонки, случайно увидев их вместе, начинали дразниться: «Жених и невеста!» На самом же деле их разговоры были далеки от романтики. Они делились друг с другом знаниями.

Это Анна рассказала Книжнику о яде тайницкой цикуты. Правда, добывать его юноше пришлось самому. Пойти на воровство, даже ради друга, она не могла.

Книжник же в свою очередь рассказал Анне, что то, чем она занимается, правильнее называть не врачевание, а медицина. И что эта самая медицина до Последней Войны была очень развита. Врачи проводили уникальные операции, и – подумать только – даже пересаживали людям органы! А еще все лекари в древности носили белые халаты и чепчики, а перед тем, как окончательно стать врачом, должны были произнести какую-то клятву. В последнее Анне верилось с трудом. Такие умные люди, почти полубоги, и произносят клятвы. Зачем? Нет, не может быть. Бред.

– Бред! Бред! Просто страшный сон! – проговорила Анна и энергично растерла виски кончиками пальцев. После встала, поправила платье и пошла на очередной обход.

Каждое ее появление действовало на больных ободряюще. Дети бросались ей на шею, словно видели в ней еще одну маму, а больные мужского пола переставали стонать и, пытаясь в горизонтальном положении принять стойку смирно, говорили, что у них уже ничего не болит и, вообще, они зря занимают лазаретскую койку. Врали, конечно. Некоторые, правда, отпускали колкие шуточки, но Анна реагировала на них спокойно. На нее засматривались, и не без оснований. Она была высокой, стройной, с зеленными глазами в обрамлении длинных изогнутых ресниц и волосами, темными, словно ночь, непременно сплетенными в тугую толстую косу ниже пояса.

Завершив обход, Анна вернулась в комнату лекарей. На узкой лежанке уже сидела сменщица Ольга. Девушки перекинулись парой фраз, и Анна отправилась в свои «хоромы». Теперь она уже не жила с Пантелеймоном. Еще в шестнадцать лет, когда Анна окончательно превратилась из девочки в девушку, жить в одной комнате со взрослым мужчиной стало «неприлично». Не неудобно, а именно неприлично. Так считала не сама Анна, а люди, которые «желали ей только добра». И теперь она делила небольшую комнату с двумя веселыми подружками, тоже работающими в лазарете: Любашей и Оксаной.