Александр Шакилов - Ядерные ангелы

Челюсть болела и не слушалась, но я, выплюнув пару зубов, – лишние были, все равно к дантисту собирался – сумел-таки из себя выдавить:

– Заур, дружище, ты даже не понимаешь, как неправ.

После чего меня стошнило на синий пол. Во рту стало еще на один зуб меньше.

– Жаль, я не узаконил тебя в Парадизе. – Заур провел ладонью по лысине. Верный признак, что нервничает. – Зря ты, Край, покинул Вавилон.

Меня уложили рядом с Рыбачкой – точнее, уронили, пребольно пнув чуть выше поясницы.

У лица то и дело мелькали каблуки – вот армейские ботинки, вот кроссовки, вот чего подороже, но пахнет это «чего» вовсе не деньгами, но запревшими портянками.

– С киллерами что? – визгливо поинтересовались наверху.

– В Управу их, грешников, – распорядился Заур.

Похоже, он у законников вроде командира, по статусу круче остальных.

– Esta bien! [6]– взвизгнули вновь, но уже по-иностранному.

– И врачей к Президенту пустите. А то еще отдаст богу душу.

Меня и Рыбачку подняли на ноги. Пару раз в воспитательных целях двинули прикладами, чтобы не вздумали дергаться и стояли ровнее.

Сирена продолжала выть – с оттяжкой, противно.

Ругаясь и размахивая оружием, палачи выпроваживали журналистов из «кинотеатра». Наших-то всех уже вытолкали взашей, не опускаясь до церемоний и любезностей, а теперь пытались без членовредительства избавиться от импортных. Те же старательно играли «твая мая не панимай» – и при этом стояли насмерть, микрофоны и фотоаппараты не прятали, снимали на видео все, что происходило в зале.

Растолкав иностранцев, в зал ворвалась белоснежная медбригада с носилками наперевес, капельницей на стойке и алюминиевыми чемоданами лекарств.

Зазвучало:

– Подготовить к реанимации… посторонним удалиться… антисанитария…

Зондеркоманда в халатах действовала так уверенно и агрессивно, будто ее члены собрались не жизнь гаранту спасти, а зачистить территорию – вплоть до микроорганизмов.

Появление докторов встретили криками.

Поначалу я не понял, что случилось.

Ну, кричит себе народ и пусть. Рот есть, так чего ж не открыть? А потом сообразил: не держат меня, не норовят ударить. Пусто стало вокруг: я, Рыбачка – и все.

Кричали палачи – те, что Президента собой прикрывали во избежание дальнейших посягательств на его государственную жизнь. Недолго, бедолаги, надрывались – секунду, две от силы. Когда я обернулся к расщепленной пулями тумбе, они уже были мертвы. Все. Лежали поломанные, разорванные, смятые, через одного извергающие алые фонтаны из обезглавленных тел.

Вооруженные мужчины, опытные бойцы, чья работа рисковать постоянно жизнью, – и вот так?!

– Святые моторы, Край… – пробормотал Рыбачка, умудрившись встать на колени. – Ах дерьмо!

На все сто согласен – от твари, что еще минуту назад была Президентом, несло, как от сельского нужника в июльский полдень.

Враз медиков точно приколотили гвоздями к полу. Ни шагу дальше! Капельница и чемоданы рухнули на пол, выскользнув из разжатых пальцев.

Представьте себе ангела, потустороннее существо из детской библии или голливудского блокбастера о небесном воинстве, брошенном в бой с силами зла. Представили? Перенесите его в зал для пресс-конференций, на трибуну, и сделайте не белым аки лебедь, но насыщенно-зеленым, как майская травка. А ростом этот хлорофилльный заоблачный посланец метра два с половиной. За считаные секунды вымахал, накинув чуток к метру девяноста исходника-гаранта.

Из спины «ангела» выпирали то ли рудиментарные крылья без перьев и пуха, как у ощипанного бройлера, то ли дополнительные верхние конечности, но тоже недоразвитые, зато с когтями на концах – по три штуки на крыло-руку. Каждый матово-черный коготь сантиметров пятнадцать длиной – мечта мастера маникюра, есть где пилкой разгуляться.

Прежде я видел путника – так называют себя «ангелы» – в начальной стадии трансформации. А эта тварь продолжала изменяться. Драными лоскутами с псевдогаранта сползала одежда, лопнул по швам продырявленный бронежилет, не сумевший защитить слабую плоть сапиенса. С хлюпом всасывало под кожу волосы, разглаживались подбородки. Челюсти деформировались, превращаясь в подобие клюва и удлиняясь, как нос Пиноккио, когда он говорил одну лишь правду и ничего кроме правды.

Вот он какой – разведчик-метаморф, заброшенный в наш мир. Писаный красавчик, м-мать!

С каким же удовольствием я всадил бы очередь-другую промеж фасеточных глаз, пылавших лютой ненавистью не только ко мне и всем людям, но к каждой былинке на Земле!

Понимая, что разоблачение неизбежно, – медики вмиг бы вычислили чужака – он показал свою истинную сущность – на глазах у сотен людей, перед камерами ведущих мировых телеканалов. Небось ему некомфортно в таком виде, ведь его тело вовсе не предназначено для обитания в нашем мире.

– Отходим! Все отходим! – под очками глаза Заура лихорадочно блестели.

Докторишки с радостью подчинились: не рискуя повернуться к метаморфу спиной, попятились к выходу, где угодили в затор. Журналисты отказывались покидать зал, хоть на них и напирали палачи. Представители массмедиа – это отдельный вид хомо сапиенсов с кастрированным инстинктом самосохранения. Нормальные люди при виде путника убрались бы подальше, но только не журналисты – фотоаппараты щелкали, камеры снимали.

Засвербели запястья. Из-за наручников, не иначе.

Сирена наконец заткнулась.

Путник шагнул из-за обломков тумбы. Напряглись смазанные слизью мышцы, обвитые жгутами вен. Трехпалые стопы чвякнули, погрузившись в лужу крови, – много ее натекло из покореженных тел. Слуховые мембраны путника, бледно-зеленые с легким голубым отливом, – располагались они вовсе не на черепе, но чуть ниже выпирающих ребер – завибрировали. Сначала едва заметно, потом с все большей амплитудой и частотой.

Плохая примета, когда путники начинают так делать.

Я-то всего лишь почувствовал сильную боль в запястье, будто его свело судорогой, и больше ничего. Вокруг же происходило что-то не то. Вопя, как ошпаренный, Рыбачка шагнул к выходу из зала, рухнул на колени, а потом лицом вперед, и затрясся в припадке – тело его выгибало дугой, он бился о пол, глаза выпучились.

Заур замер куском мрамора, от которого отсекли все лишнее. Он не дышал, не моргал даже.

С законниками и гостями страны творилось черт знает что. Кто-то рыдал, размазывая сопли по роже, другие хохотали взахлеб. Один палач, низенький, чернявый – из рыдающих – ударил другого, уже икающего от смеха, ножом в живот, чем вызвал у жертвы новый приступ веселья. Это было дико: рукоять финки торчит из брюха, а палач никак не уймется, все ему забавно. Рыжий парень из «3+2» – как тут оказался, «наших» ведь выгнали? – поднял с пола здоровенный матово-черный пистолет, брошенный кем-то из «серых пиджаков». Сунув ствол весельчаку в рот, он нажал на спуск.