Сергей Дмитрюк - Лава

Ряды частных заведений, когда-то богатые световой рекламой, сейчас выглядели мрачновато: разбитые витрины, наглухо заколоченные окна и двери, на стенах домов рытвины и вмятины от пуль и осколков. Только в конце проспекта оранжевым светом горела вывеска театра «Судзу», где в эти дни шли агитационно-массовые представления труппы самодеятельных артистов. В противоположной стороне от него болезненно мигала реклама ресторана «Волшебный Гарем». Замысловатая иероглифическая надпись вспыхивала и гасла на фоне ночного неба розовыми гребешками. Прямо напротив меня высилось здание Народного Совета. Взглянув на часы, я не спеша, двинулся в сторону «Волшебного Гарема» в пестром потоке людей, заполнявших тротуары, толпившихся около разбитых витрин, или просто праздно шатавшихся туда сюда в поисках каких-нибудь развлечений.

У заляпанной краской витрины какого-то магазина стояла шумная группа молодежи. Юноши: коротко стриженные в черных коротких куртках и плотно обтягивающих штанах. Девушки то же в куртках, коротких, выше колен юбках, с прическами типа «собачий хвост» и с сильно накрашенными лицами. Я приостановился, рассматривая их.

Здешняя молодежь, как правило, делилась на две обособленные группы, одна из которых была фанатично предана делу революции, активно участвовала в различных митингах и манифестациях, помогая взрослым агитаторам внедрять в массы революционные идеи народных вождей. Другая же группа напротив всячески чуралась всего, что было связано с революционной борьбой, и старалась вести себя так, словно на планете ничего не происходит и жизнь течет в прежнем русле. Наверное, это была своеобразная защитная реакция еще не устоявшейся подростковой психики на все страшные события, происшедшие на планете за последние шесть лет. Даже взрослым людям было тяжело привыкнуть к происходившим вокруг переменам, тогда что было говорить о детях и подростках, на чью долю выпали столь тяжелые испытания.

Одна из девушек, стоявших у магазина, заметила меня, и что-то шепнула стоявшей рядом подруге. Та обернулась, окинула меня оценивающим взглядом и подмигнула. Обе громко рассмеялись. Невысокого роста паренек, их товарищ, не спеша, подошел ко мне и попросил прикурить. Я достал зажигалку, извлек из нее пламя, и тут заметил в толпе Наоку. Он шел прямо на меня. Я сразу же отметил двух плечистых молодцов в безупречных костюмах, шагавших на несколько шагов впереди Наоки, и зорко осматривавших толпу. Еще двое на небольшом отдалении шли сзади.

Я повернулся к парню в кожаном костюме, который никак не мог раскурить отсыревшую сигарету, и в это время Наока прошел в двух шагах от меня. Я слегка скосил глаза в сторону, глядя ему в спину, и тут же мимо меня прошли двое его телохранителей. Парень, наконец, прикурил и, поблагодарив меня кивком головы, вернулся к своим друзьям. А я медленно развернулся и так же медленно пошел вслед за Наокой и его людьми, мысленно прокручивая возможные варианты своих действий.

Наока шел, не оглядываясь, не спеша, словно на прогулке, видимо, полностью полагаясь на своих стражей. Я двигался метрах в десяти от них, глядя на широкие спины и бритые затылки этих парней. До треугольной арки, во дворе, за которой я оставил свой магнитор, оставалось десятка два метров. Надо было действовать. На мое счастье, у самой арки теперь стоял одинокий агитатор и предлагал прохожим какие-то прокламации. Я ускорил шаг, обогнал Наоку и его людей. Они не обратили на меня никакого внимания. Подошел к агитатору.

Молодой парень посмотрел на меня горящими болезненно опухшими глазами и протянул мне листок желтой грубой бумаги, вежливо улыбаясь.

— Хотите вступить в фонд помощи бедным?

Я взял у него листовку, и в этот момент Наока поравнялся со мной. Дальше все произошло в какие-то секунды. Резко развернувшись, я схватил Наоку за ближнюю ко мне руку, рванул его на себя, тут же нанося короткий удар в шею. Наока пошатнулся, но я уже швырнул его в темноту арки, и сам скользнул следом за ним. Шедшие впереди телохранители ничего не увидели; задние же просто не успели ничего сделать. Придерживая, потерявшего сознание, Наоку плечом, я прижался к холодной стене, и тут же в проеме арки появились двое охранников, те, что шли сзади. Ослепленные яркими огнями проспекта, в первое мгновение они растерялись в сумраке темного двора. Я не дал им опомнится. Быстро отделился от стены, подпрыгнул и в прыжке нанес удар ногой в челюсть ближнего верзилы. Он упал на спину, широко раскинув руки. И тут же второй телохранитель Наоки кинулся на меня. Я остановил его коротким и резким ударом локтя в грудь. Он отпрянул, но не упал, а снова бросился на меня. Теперь я встретил его прямым ударом в челюсть, и тут же нанес удар ногой в колено. Нападавший споткнулся, и я с разворота влепил ему ступней в ухо. Здоровяк отлетел к стене арки.

Не задерживаясь, я бросился к Наоке и потащил его к магнитору. Втолкнул грузное тело на переднее сидение, рванул стартер, и тут же увидел, как во двор вбегают двое других охранников. Их черные контуры остановились и резко вскинули руки с оружием. Выстрелы громыхнули в тишине двора один за другим. Я дал задний ход — машина, качаясь из стороны в сторону, быстро попятилась назад. Не отпуская управления, через открытое окно, я разрядил обойму по телохранителям Наоки. С проспекта Свободы послышались испуганные крики разбегающихся людей и звуки сирены военного патруля. Ответных выстрелов не последовало.

Мой магнитор выскочил на пустынный бульвар, завертелся на месте, разворачиваясь и, подчиняясь заданному ускорению, помчался в темноту, все дальше и дальше удаляясь от проспекта Свободы. Рядом, все еще без сознания, лежал Наока в наручниках, которые я предусмотрительно надел на него уже в машине. Быстро ощупав его карманы, я вытащил тяжелый десяти зарядный «Борсет» с вороненым стволом, торчавший справа, за ремнем брюк Наоки. Бросил его на заднее сидение. Кроме оружия и бумажника в карманах у него ничего не было.

Выехав на оживленное шоссе и смешавшись с попутным транспортом, я сбросил скорость. Погони не было. На экране заднего обзора медленно уплывали вдаль цепочки огней, вскоре таявшие в ночной мгле. На часах половина девятого. Если поднажать, то к утру можно добраться до Шэнь-Цян.

Здание, где располагался местный комитет ОЗАР, напоминало растревоженный улей. Разнородный гул голосов стоял в воздухе, смешиваясь с табачным дымом, запахом дешевой парфюмерии и человеческого пота. Вентиляторы на потолке натужно гудели, широкие лопасти с трудом месили тяжелый воздух.

Миновав шумный и тесный вестибюль первого этажа, и здороваясь на ходу со знакомыми оперативниками и следователями, я поднялся на второй этаж, где находился кабинет Ена Шао. В узком мрачном коридоре чуть было не столкнулся с двумя плечистыми парнями в форме службы безопасности, сопровождавшими какого-то человека с заложенными за спину руками и низко опущенной головой. Судя по всему, его только что вывели из кабинета Ена. Одет он был прилично, но вид у него какой-то сломленный: плечи опущены, на щеках трехдневная щетина, в волосах, когда-то темных и курчавых, седина. Я остановился, пропуская их. В это мгновение арестованный поднял ко мне свое лицо, и я увидел его глаза, — бесконечная печаль застыла в самой глубине их, как у человека осознавшего неизбежность собственной смерти и бесполезность борьбы за жизнь.