Дмитрий Лазарев - Руна Гибели

Обычно собственная внешность не слишком заботила Солодовникова. Теперь же она вдруг вышла на первый план. Чисто выбриться, погладить рубашку и брюки, побрызгаться одеколоном, причесаться — все, на что раньше вечно не хватало времени, теперь требовалось сделать обязательно и, к тому же, быстро. Сегодняшний вечер обещал стать самым важным в его жизни, и никак нельзя было ударить в грязь лицом.

Сборы удалось закончить минут за тридцать, после чего Роман еще раз придирчиво оглядел себя в большом зеркале и, оставшись, с некоторыми оговорками, довольным увиденным, стал натягивать дубленку. Перед выходной дверью он снова ненадолго замер, затем произнес сакраментальное «ни пуха, ни пера!» и, послав самого себя к черту, перешагнул, наконец, порог своей квартиры.

На месте встречи Солодовников появился минут за десять до назначенного срока, хотя старался не бежать, чтобы, не дай бог, не вспотеть. Так, он не опоздал, и это определенно плюс. Минусов же вокруг и так хватало, причем все они морозили воздух. Хорошо еще, что ветра не было. Так что, вместо солидного и степенного ожидания Роман вынужден был, приплясывая, нарезать круги перед входом в парк, чтобы не замерзнуть.

Вокруг, несмотря на холод, царила довольно шумная суета: в парке веселилось полно ребятни. Взрослых было куда меньше, причем подавляющее большинство либо присматривали за своими чадами, которым, казалось, мороз был нипочем, либо просто шли через парк транзитом домой. В конце концов, до Нового года оставалась еще целая неделя, и нагуляться они еще успеют, тем более что синоптики обещали потепление.

И Солодовников еще раз удивился по поводу странного выбора Леной места встречи.

«А вдруг это сделано в насмешку? — внезапно резанула его острой болью как-то до сих пор не приходившая ему в голову мысль. — Что если она сейчас сидит у себя дома, пьет горячий чай и от души потешается надо мной, наивным простаком, так легко купившимся на столь незатейливый розыгрыш?»

Эта мысль подействовала на Романа, как ледяной душ на разгоряченное тело. Его охватил дикий, неуемный озноб. Однако полностью замерзнуть он, все же, не успел, ибо за спиной раздался спасительный, до боли милый голос:

— Привет, Рома! Давно ждешь?

И холод вокруг мгновенно перестал для него существовать.

Если бы розовый дурман безумной влюбленности не так застил ему глаза, Солодовников наверняка бы отметил немного странное настроение Лены. Ее бодрость и веселость были слишком ярко выражены, чтобы казаться естественными, а попытки «непринужденной» болтовни выглядели, пожалуй, натянутыми. Темы для разговоров она, казалось, выбрала заранее, составила список, заучила и теперь шпарила точно по нему.

Роман же ничего не замечал: для него существовало лишь ее ангельское лицо, лучистые карие глаза и волшебная покачивающаяся походка. Его единственное робкое предложение насчет кафе было отвергнуто чересчур резко, едва ли не раньше, чем прозвучало до конца. Но даже это не смутило Солодовникова: он продолжал, словно телок, идти за женщиной своей мечты, ни на что вокруг не обращая внимания. Их общение напоминало какой-то странный танец, в котором вела она.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что Роман даже не обратил внимания, как они удалились от шумных мест массового гуляния на тихие и уединенные дальние аллеи парка, где фонари стали большой редкостью. Народ вокруг мало-помалу редел: практически не находилось охотников в такой холод бродить по глухим темным закоулкам, где, к тому же, был риск нарваться на отнюдь не новогодние приключения. Это, конечно, было уединение, но далеко не столь романтическое, как того хотелось Солодовникову. Они остановились на самой границе светового круга от последнего фонаря в аллее. Дальше простиралось ничем и никем не нарушаемое царство самой длинной ночи в году.

Только тут Роман удосужился оглядеться вокруг и невольно поежился от холода и внезапно накатившей пока еще безотчетной тревоги.

— Где это мы? — спросил он и в ответ услышал:

— Там, где нам никто не помешает.

Немного озадаченный, он взглянул на Лену и замер: что-то было не так. Улыбка молодой женщины совершенно не вязалось с выражением ее лица — она словно была к нему приклеена. А глаза… изменились до неузнаваемости. Только что теплые карие, они приобрели холодный серый цвет. Солодовников даже встряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение, однако эффект от этого действия был нулевым — все осталось по-прежнему.

— Что-то случилось, Рома? — вкрадчиво спросила Лена.

— Н-ничего, — выдавил он через силу, между делом обнаружив, что эта самая сила из него улетучивается.

Неведомо откуда взялась слабость в коленях, задрожали руки, а только что бушующие внутри чувства утихли, словно их вытянули из него, как коктейль через трубочку. Внезапно нахлынула волна страха, но странным образом Солодовников не мог оторвать взгляда от лица своей ненаглядной. А оно стало совсем уж пугающим: «приклеенная» улыбка сделалась еще шире и приобрела жутковатый окрас хищной жестокости и алчности. Все остальное лицо при этом оставалось совершенно безучастным, включая серые, промороженные до самого дна глаза. Силы начали все быстрее покидать Романа, и он покачнулся, обнаруживая готовность в любую секунду рухнуть в снег. Так бы оно и произошло мгновение спустя, если б Лена с неожиданной силой не подхватила его.

— Ну, ну, — тихо произнесла она, — не так быстро, милый! Отойдем-ка чуть-чуть подальше.

К этому моменту Солодовникова уже совсем оставили силы, причем не только физические, но и душевные. Воля будто растворилась в серых глазах незнакомки, нацепившей на себя личину его любимой женщины. Он уже абсолютно не сомневался, что имеет дело с кем-то чужим и смертельно опасным, но сделать хоть что-то для своего спасения уже не мог, да, в общем-то, и не хотел. Инстинкт самосохранения и даже самое желание жить исчезли, затопленные волной всепоглощающей гибельной апатии, противостоять которой он сейчас был не в состоянии. Он даже ноги уже переставлял с трудом, и «Лена» почти волокла его за собой в темноту, словно мешок с картошкой.

И только когда они удалились метров на тридцать от светового круга, она отпустила Романа, позволив ему рухнуть в снег. Все так же хищно улыбаясь, «Лена» смотрела на него сверху, а у Солодовникова не было сил даже на вопль о помощи. Он мог лишь безвольно лежать, ощущая, как холод берет власть над его телом одновременно и снаружи, и изнутри, вытесняя жизнь, утекавшую из него уже не по капле, а куда более основательно — словно струей из крана, к которой, (он явно это чувствовал) жадно подставляла свой рот та, что выглядела Еленой Медниковой. Секунд тридцать спустя Роман уже вообще перестал ощущать что-либо, а через минуту смерть окончательно смежила его веки.