Вадим Проскурин - Мифриловый крест

- Не думаю. Она потеряла сознание в самом начале и не обретет его, пока все не кончится, она не будет ничего помнить.

- А как же весь этот бардак? Запах?

- Ты все вымоешь. В принципе, я могу и сама убраться…

- Я уберусь. А она точно не будет ничего помнить?

- После хирургической операции пациент тоже ничего не помнит. Знаешь, чем отличается целитель от хирурга?

- Чем?

- Хирург полагается на себя, а целитель на бога.

- На бога в себе?

- Естественно. Другие проявления бога недоступны для практического использования. Если, конечно, ты не мессия.

- Ты так часто употребляешь это слово… что оно вообще означает?

- Мессия может все. Бытие мира подчиняется его воле. Время придет, он примет корону и его враги расточатся. Он будет лучшим из того, что было, он станет истинным повелителем людей, и когда приблизится судный день, он встанет против зловещего пламени и его сила положит конец всему. Для него нет разницы между желанием, действием и результатом. Для него нет пространства и времени, нет жизни и смерти, для мессии нет невозможного и недозволенного, для него не существует законов природы, он сам себе закон и другим не бывать. Если бы твою маму исцелял мессия, он сказал бы "встань и иди" и хворь отступила бы по его повелению.

- Кроме Христа были другие мессии?

- Будда, еще, возможно, кто-то из китайцев.

- Мухаммед?

- Нет, он слишком увлекся мирской властью. Судя по тому, что известно, он так и не стал равным богу.

- Хорошо, что Усман тебя не слышит.

- Какой еще Усман?

- Неважно. Слушай, я правильно понимаю, бывают обычные монахи, бывают святые, и бывают мессии?

- Абсолютно правильно. По мере духовного развития монах приобретает все больше душевных сил и иногда, очень редко, становится святым, это как бы на полпути к мессии. Святой может многое… подожди, мне надо обновить чары.

Зина забормотала путанные и бестолковые слова заговора, звучавшие в ее устах, мягко говоря, странно. Все эти униженные обращения к святым угодникам хорошо подходят полуграмотной деревенской колдунье, но не образованной и интеллигентной вампирше. Я уже осознал, что вампиры не прокляты богом, что мы можем пользоваться божественной благодатью точно так же, как и обычные люди, но одно дело осознать, и совсем другое - привыкнуть. Да, я понимаю, что слова молитвы не имеют никакого значения, что важна только вера, и совсем не обязательно верить в какого-то определенного бога, можно верить во что угодно, хоть в самого себя, хоть в призрак коммунизма… Интересно, с точки зрения Зины Ленина можно считать святым?

Ночь была ужасна. Мама не приходила в сознание, иногда, примерно раз в час, Зина приказывала ей выпить чуть теплого чая, разведенного до бледно-желтого цвета, мама подчинялась, как зомби, она ничего не говорила, выражение ее лица не менялось, это было ужасно, она казалась большой куклой, оживленной сатанинскими обрядами гаитянских шаманов. Или каких-то еще шаманов. Неужели, когда Христос исцелял больных, это было так же жутко?

- Нет, - сказала Зина, - мессия может просто приказать, и все станет по его приказу.

Кажется, я задал последний вопрос вслух.

Зина так и не спала, она отходила от постели моей мамы только затем, чтобы попить кофе или справить естественные надобности. Несколько раз я предлагал приготовить что-нибудь поесть, но она упорно отказывалась, она говорила, что пища материальная отвлекает от дел духовных и не стоит смешивать одно с другим, пока в этом нет острой необходимости. Я пытался сидеть рядом с ней, мне казалось, что если я включу телевизор или открою бутылку пива, это будет неправильно. Зина одобрительно улыбалась, наблюдая мои терзания, но, когда я спрашивал, чем ей помочь, она говорила, что ничего не нужно. В конце концов я не выдержал и отправился спать, но смог заснуть, лишь выпив сто грамм без закуски.

Первым, что я услышал утром, был голос мамы.

- Знаешь, милочка, - говорила она, - что-то после твоего лечения мне даже хуже стало. Проходить сквозь стены у тебя лучше получается, чем лечить.

Зина молчала и, несмотря на то, что от кухни меня отделяла стена, мне показалось, что Зина улыбается. Нет, мне не показалось, я действительно чувствую это!

- Доброе утро, мама! - сказал я, войдя на кухню. - Как себя чувствуешь?

- Нехорошо как-то, - сообщила мама, - кожа вся в прожилках, болит все, кости ломит. И все время пить хочется. И почки ноют сильнее, чем даже раньше было, боюсь, как бы колики не начались.

- В течение ближайшей недели колики не начнутся, - пообещала Зина, - а потом я осмотрю вас еще раз.

- Нет уж, дорогая моя, спасибо тебе большое, но я уж лучше как-нибудь по-другому, более привычными способами. Наша медицина хоть и дрянная, но…

- Хоть какая-то польза от нее есть, - подсказала Зина.

- Вот именно. То есть, я не то имела ввиду…

- Я все поняла. Не волнуйтесь, я не обиделась.

Зина очаровательно улыбнулась и направилась в нашу комнату.

- Тебе действительно стало хуже? - спросил я маму.

Мама пожала плечами.

- Не то, чтобы сильно хуже… но уж точно не лучше! Ты не сходишь в аптеку? Я напишу, какие лекарства купить.

- Конечно, схожу, какие проблемы! Может, тебе еще в магазине что-нибудь купить?

- Ну… - замялась мама, - я бы лучше сама посмотрела…

- Конечно, мама! - воскликнул я. - Пяти тысяч тебе хватит?

- У нас же всего пять тысяч.

- Я имею ввиду рублей.

- Ну… и на этом спасибо…

- Сколько тебе нужно?

- Сколько не жалко.

Я сходил в нашу с Зиной комнату, открыл верхний ящик комода, отсчитал десять тысяч рублей под ехидным взглядом Зины, и выдал их маме. Мама сердечно поблагодарила меня, но все равно у меня осталось ощущение, что я не самый хороший сын во вселенной, а так, средненький, хороший сын дал бы маме чуть-чуть больше.

- Ты не обиделась? - спросил я Зину, когда мама ушла.

Зина тоненько захихикала.

- Было бы на что обижаться. Ты ведь не обижаешься на котенка, который нагадил тебе в ботинок.

- Моя мама - не котенок! Или… для тебя все люди как котята? Да, наверное. Ты умеешь проходить сквозь стены, летать, регенерировать, ты практически неуязвима. Какое тебе дело до обычных людей?

- Обычные люди могут испортить жизнь кому угодно. Не забывай, что Христа распяли обычные люди.

- Разве Христос не добровольно взошел на крест?

- Добровольно. Но кто его довел до такого поступка?

- Иуда.

- Ты евангелие давно читал?

- Давно.

- Перечитай еще раз, там все ясно написано. Иуда здесь совершенно ни при чем, если бы он не предал Христа, священники нашли бы другой способ.

- Давай лучше об этом потом поговорим. Ты знаешь, я, кажется, начал читать мысли.

- Чьи мысли?

- Твои. Когда вы разговаривали на кухне, я почувствовал, что ты улыбаешься.