Александр Зорич - 21.4.Комбат и Тополь: Полный котелок патронов

Впрочем, самому заклятому врагу не пожелаю я остаться под открытым небом в минуты, когда все стихии Зоны восстают против тебя — беззащитного, как букашка.

Первым вертолетов достиг Тополь, еще не растративший запасы здоровья, накопленные в армейском тренажерном зале. Он подскочил к десантной двери ближайшей вертушки и забарабанил в нее так энергично, что внутри наверняка подумали: «Зомби!»

Люк перед его носом отъехал по направляющим в сторону и Тополь вскочил в проем с легкостью горного барана.

— Бойцы, сейчас Выброс будет! — заорал Костя.

— А что это — «Выброс»? — спросил совсем молоденький разведчик, приставленный к огромной дуре пулемета «Корд».

— О боже, — застонал Тополь, — вы что, действительно не знаете?

— Откуда? — спросил другой десантник. — То есть нам что-то такое рассказывали… Но это ведь все хрен запомнишь.

— Значит, так: лекции оставим на потом! — выпалил Костя. — А пока выполняйте мои указания!

— Бойцы, подтверждаю, — сказал майор Филиппов. — Все внимательно слушаем товарища военсталкера.

Разумеется, общение шло при помощи компактных радиостанций, имевшихся в каждом гермокостюме. Таким образом, мы и бойцы, распределенные по двум вертолетам, как будто бы находились в одной комнате и могли вести вполне живое общение. Благо расстояния были совсем небольшими и традиционные помехи Зоны нас не глушили.

— Первое: пилотам выключить все бортовое электрическое оборудование, — начал Тополь. — Второе: задраиваем люки и двери, после чего забираем их подручными средствами, желательно брезентом и брониками. Третье: всем надеть защитные очки, закрыть глаза и лечь на пол кабины. Если такой возможности нет, прячем лицо в коленях.

— Тяжело в учении — легко в очаге поражения! — вставил я, чтобы как-то разрядить обстановку.

Разведчики нервно засмеялись.

Все указания Тополя были выполнены в точности. Мы с Борхесом тоже не форсили, а залегли по всем правилам.

Благо мы попали на борт второго вертолета, где в десантном отсеке было попросторней.

Меж тем прошла минута…

Прошла другая…

А за бортом было спокойно и благостно, будто и не в Зоне мы, а в городском парке. Ну пасмурно, ну листья пожухли… Но бояться-то нечего!

«Какими же идиотами будем выглядеть мы, если выяснится, что Синоптик ошибся!» — подумал я.

С другой стороны, мне очень, ну просто с невероятной силой хотелось, чтобы Синоптик ошибся.

Синоптик не ошибся.

Я не специалист по сейсмологии, но мне показалось, что первый толчок имел силу баллов пять, не меньше.

Вертолет тряхнуло так, будто рядом взорвался артиллерийский снаряд.

Громыхнули прикрученные к кронштейнам бортовые пулеметы, увесисто звякнул мой бесценный хабар в рюкзаке.

Череда следующих толчков прошла в темпе автоматной очереди: я едва не прокусил себе язык, а Борхес, кажется, что прокусил — по крайней мере ругался он как последний сапожник.

Где-то поблизости, за Подстанцией, тоскливо завыла, занудила перепуганная псевдоплоть.

В корзинке у Тополя проснулся наш Капсюль и принялся жалобно тявкать, скрестись, а затем сменил тон и начал… подвывать псевдоплоти!

— Кого мы подобрали, пилять? — вполголоса сказал Костя. — Неужели все-таки щенок мутанта?

— Смотрю, прозрения у тебя, — вздохнул я, — крайне своевременные.

Я хотел утешить его, что у щенков, как и у всех детенышей, очень развит инстинкт подражания. И что не обязательно быть щенком-мутантом, чтобы подвывать псевдоплоти. Так что не всё потеряно, может, и посторожит еще амбары наш длинноухий… Но в следующую секунду пошла ионизирующая компонента Выброса и связь между нами пропала окончательно.

Враз застрекотали, заистерили все счетчики Гейгера. Хотя глаза мои были плотно зажмурены, хотя закрыл я голову руками, а дополнительно лицо мое было защищено позолоченным бронестеклом, все равно пылающая ярче термоядерного взрыва небесная вспышка, сопровождающая любой по-настоящему сильный Выброс, обожгла мне сетчатку.

Или показалось, что обожгла. Дело в том, что многие Выбросы сопровождаются еще и резким скачком пси-поля со всеми вытекающими последствиями вроде сенсорных фантомов, видений, галлюцинаций зрительных и слуховых.

У меня когда-то приятель был, психиатр с красивой фамилией Скородумов. Так посталкерствовал он годик под Выбросами, а потом на кафедру свою психиатрическую вернулся и кандидатскую за месяц накатал — по следам увиденного.

Говорят, защитил на «ура» и теперь спецназ ГРУ аттестует: кто годный, а кто и нет, по причине психической неустойчивости. Хлебное место, по слухам.

Что было дальше, я помню смутно — это, как сказал бы психиатр Скородумов, нормальная реакция психики, которая защищает себя от опыта терминальных состояний.

Казалось, прошли сутки, а то и двое.

Но факт в том — хронометры лишены психики, а потому врут существенно меньше людей, — что длилось это светопреставление полчаса. И окончилось так же внезапно, как и началось.

— Вставай, Вова! Бутерброд с антидотом трескать пора, — услышал я в наушниках голос Борхеса.

— Вот же грехи наши тяжкие, — кряхтя пробормотал я и кое-как поднялся на четыре.

Как оказалось, Выброс мы пережили благополучно — никто не ослеп, не сошел с ума.

А вот вертолетам нашим повезло меньше.

У командирского борта лопнули посадочные фары и обуглилась резина на колесах шасси. Но главное, все пять лопастей несущего винта, выполненные из превосходного углепластика, оказались закручены штопором.

Наш борт хотя и сохранился отлично внешне, остался безо всей авионики — метафорически говоря, ослеп, онемел и оглох.

— М-да… На таком мы далеко не улетим, — угрюмо промолвил майор Филиппов.

Лицо у него было очень озабоченным.

А вот мне, признаюсь, с трудом удавалось сосредотачиваться на наших проблемах — при всей их грандиозности. Потому что, пока пылал и громыхал Выброс, я вдруг как-то незаметно погрузился в думы о личном. И от дум этих впал в страшную депрессию. Да и любой бы впал. Вот послушайте…

Так что у меня там такого на личном фронте, от чего я впадаю в страшную депрессию, спросите вы? Ведь спросите рано или поздно, даже если поначалу будете делать вид, что это вам совершенно неинтересно!

Скажу. На личном фронте у меня как обычно полный разгром. Дымящиеся руины. Дрезден после бомбардировки союзников.

Разверну-ка свою неказистую метафору.

В общем, сам не знаю, как меня угораздило полюбить очередную принцессу. Вначале была принцесса Ильза, затем Гайка — принцесса Зоны, а вслед за ней появилась Лейла, принцесса кабаре «Овация».

Дочь узбекской матери и русского отца, Лейла танцевала восточные танцы в кабаре на окраине Киева. И по паспорту ее звали Лена. Елена Юрьева.