Степан Кулик - Операция «Прикрытие»

Фронт опять отгремел, отвыл, отгрохотал и привычно покатился дальше на запад, вместе с войсками, мертвой хваткой вцепившимися в глотку торопливо отступающего врага. Армии шагнули вперед, подтягивая к передовой живую силу и технику, оставляя в тылу лишь оторопелую землю, обильно истыканную оспинами окопов, исполосованную траншеями и ходами сообщений, — исковерканную вскрытыми фурункулами и язвами неисчислимых воронок.

Опаленные, изломанные, вывороченные на корню рощи и перелески с упреком качали вслед обеим армиям покореженными ветками с ошметками черных от копоти листьев. Но больше всего досталось наливающимся плодами садам!.. Как будто сыплющаяся с небес, беспощадная огненная смерть особенно ненавидела все взращенное и созданное человеческими руками и хотела уничтожить не только людей, но и любой след, оставленный ими на земле.

Обезумевший, немилосердный вихрь разрушения срывал с домов крыши, вырывал из стен огромные куски кладки, а то и обрушивал все здание целиком, до основания, заваливая перекопанные улицы баррикадами из битого кирпича, черепицы и бетонного крошева. Глумливо украшая уродливые руины ярко посверкивающими в лучах солнца осколками битого стекла.

За прошедшие после боев несколько суток на главных улицах и площадях городка уже успели немного убрать или раздвинуть по бокам мусор, освобождая дорогу для проезда транспорта, но как только капитан Корнеев сунулся в переулок, желая сократить путь к центру, то сразу понял, что поступил опрометчиво. Этим завалам еще предстояла долгая жизнь…

Чертыхнувшись, Корнеев вернулся на расчищенную улицу и, вызвав в памяти схему прифронтового городка, уверенно зашагал в направлении виднеющейся вдали верхушки чудом уцелевшего храма. Костела или кирхи…

В тонкостях богословских конфессий офицер был не слишком силен. Да и крест с навершия снесло шальным снарядом, так что прямой он был или перечеркнутый, с посрамленным полумесяцем или без, теперь уж только одному Богу известно. Да уж, прибавилось ему работенки по нынешним-то временам. Небось, целые колонны и шеренги из одних только героев и мучеников толпятся у врат любого рая. А уж скольких сволочей предстоит перенаправить на вечное поселение в ад?..

Наверняка пару следующих десятилетий черти будут разговаривать исключительно на немецком языке.

К назначенному часу капитан успевал с изрядным запасом. Поэтому шел неторопливо, наслаждаясь теплым днем и с презрительным, чуточку брезгливым любопытством рассматривая уцелевшие обрывки картинок из непривычной для обычного советского человека иностранной жизни.

Это был не первый населенный пункт, который Корнееву довелось увидеть, после того как фашистов выбили за пределы Советского Союза, но только сегодня у капитана образовалось что-то вроде личного времени, которое можно было использовать по собственному усмотрению. Скажем, для философского осмысления разрозненных фактов общего плана и не связанных с рекогносцировкой умозаключений.

Особенно удивляли и возмущали боевого офицера стоявшие во всех уцелевших… — даже не домах, после массированных артподготовок таких Корнееву почти не попадалось… — оконных проемах отдельных квартир горшки с цветами. Вокруг смерть, разрушение, хаос. К примеру, бои за освобождение вот этого населенного пункта шли почти неделю. В домах зияют наспех заткнутые мешками с землей дыры от бронебойных снарядов, стены иссечены следами от пуль и осколков, а на окнах колышутся, будто в знак всеобщей капитуляции, белые кружевные занавесочки, а главное — красуется цветущая (значит, не забывали поливать!) герань! И выстроились фарфоровые статуэтки разнокалиберных розовых слоников и кошечек-копилок!

Корнеев прошел всю долгую войну от стен древнего Киева до смертельной мясорубки Ржевского плацдарма, каким-то чудом сумел уцелеть там, а потом — тем же путем обратно на запад. Иной раз капитану-разведчику доводилось повидать такое, что никакому — ни здоровому, ни больному — воображению неподвластно, но вот это — возведенное в ранг незыблемой традиции мещанство возмущало до зубовного скрежета.

Фашистские захватчики пятый год топчут подло захваченные земли, тысячами вешают, расстреливают и сжигают в концлагерях непокорных, инакомыслящих граждан, а прочие обыватели как ни в чем не бывало выращивают в вазонах цветочки и выставляют их на подоконники, угодливо демонстрируя врагу символы собственной зажиточности и благополучия! Как рабы Рима устилали лепестками роз путь поработившего их триумфатора.

Конечно, можно сколь угодно долго убеждать себя, что горожане — эти обыватели, эти моральные уроды далеко не все население страны. Что есть еще и угнетенное крестьянство. Пролетариат, наконец!.. Ведь кто-то же шел в подполье, в партизанские отряды! Но в том и закавыка, что точно такие горшки с геранью Корнееву доводилось видеть и на подоконниках сельских домов, и даже в оконных проемах производственных зданий. Более того — живыми цветами были разукрашены почти все уцелевшие балконы. И тошнотворный аромат, отпугивающий даже мух, забивал все остальные запахи, вызывая в воображении тлен кладбищенского склепа. Словно вся буржуазная Европа, еще задолго до прихода Гитлера, превратилась в одно большое уютное, тщательно ухоженное… смиренное кладбище. Кстати, приходилось капитану видеть и такие. А поскольку мертвецам нет дела до ныне живущих людей, то даже преступления фашизма не смогли ни всколыхнуть, ни изменить их привычный способ существования.

Была бы воля Корнеева, или — если бы Верховного Главнокомандующего интересовало мнение капитана-разведчика, он бы остановил железным заслоном победоносные войска на рубежах Родины и предоставил европейцам самим расхлебывать кашу, заваренную собственным же безразличием и надуманной демократией. А так, сколько еще молодых, сильных и умных парней погибнет, прежде чем Рабоче-крестьянская Красная армия самостоятельно вколотит последний гвоздь в гроб гитлеризма. Ведь от этих боровов, обещающих Второй фронт, ни поддержки, ни понимания. Более того, многие искренне считают, будто для них ничего не изменилось. Что на смену одним оккупантам пришли другие. И что алая звезда ничем не лучше буро-коричневой свастики!.. Небось и сейчас недобро зыркают в спину проходящего по улице одинокого советского офицера. Осмелели крысы, поняв, что никто их не собирается расстреливать.