Михаил Кликин - Личный враг Бога

Дверь слегка приоткрылась. В образовавшуюся щель заглянула Соба, увидела, что он не спит, улыбнулась ему широко и затараторила:

— Кушать будете? Похлебка есть горячая, мясная, жирная. Я знаю, что вы без денег. Бог с ними! У нас сейчас постояльцы богатые, платят много, правда, уже съезжать собираются. А вы в наших краях еще будете — долг и отдадите, друзей приведете. У нас пиво хорошее. И засовы прочные — никто не проберется. Вставайте, уже день давно…

— Я перекусил только что, — сказал Глеб.

— Да, что это! У нас все горячее, парное. Похлебка, хлеб свежий. Я накрою сейчас.

Хозяйка исчезла, оставив дверь открытой, словно приглашая к столу.

Глеб вышел из сумрачного чулана и зажмурился. Яркое солнце раскидало блики по большой просторной гостиной. В камине лениво глодал поленья почти невидимый на свету огонь, перед ним стояло пустующее плетеное кресло, должно быть, любимое место хозяина в холодные зимние вечера, когда в темные окна скребется поземка, а рассевшиеся за столами постояльцы рассказывают о приключениях, и негромко поет балладу забредший на огонек безденежный бард, отрабатывая тепло и угощение.

Сейчас столы пустовали, на столешницы взгромоздились перевернутые ножками кверху стулья. Стойка в дальнем углу, за которой должен был стоять сам хозяин, покрылась толстым мохнатым слоем пыли, и все заведение при свете дня производило удручающее впечатление своей безнадежной запущенностью.

Глеб аккуратно снял один из тяжелых дубовых стульев и сел, облокотившись на стол.

Пришел Сир, искоса глянул на гостя, но заговорить не решился, занял кресло перед камином, повернувшись горбатой спиной к Глебу, и принялся обкусывать ногти, сплевывая в огонь.

Наверху что-то гремело и звякало, там кто-то громко хохотал и топал. Пару раз, когда с потолка раздавались совсем уж громоподобные звуки, Сир вздрагивал и, напрягшись всем своим тщедушным телом, замирал, будто со смирением ждал, что сейчас балки провалятся и рухнут точно на его многострадальный горб.

Соба принесла дымящийся горшок с похлебкой, недовольно сказала в сторону Глеба:

— Оставили бы уж свою пику, — и стала раскладывать горячее варево по тарелкам.

— Стулья сними, — крикнула она мужу, — сейчас твои господа обедать спустятся.

Чтобы сохранить достоинство, Горбун выждал паузу, потом нехотя поднялся и стал с грохотом составлять стулья. Соба пододвинула к Глебу парящую тарелку, достала из кармана замызганного фартука грубо выточенную деревянную ложку, сказала мягко, но вместе с тем властно, словно отдала приказ:

— Ешьте. Сейчас хлеб принесу, — и ушла на кухню.

— Женщина, — завязывая разговор, пробурчал Сир. Он пододвинул стул и сел напротив Глеба. — А вы к нам надолго?

— Не думаю.

— А платить чем собираетесь? — спросил Горбун, но сразу испугался своей бесцеремонности и стал торопливо извиняться. — Вы не подумайте. Если нет, так уж ладно. Немного вы и съели. Хотя время нынче тяжелое, сами вот…

— Я скоро уйду, — Глеб почувствовал неловкость. Он отложил ложку, выпрямился.

— Нет, оставайтесь, если хотите… Мы люди, конечно, небогатые, но нам не жалко…

Вошла Соба с подносом. Положила перед Глебом краюху хлеба и стала сервировать соседний столик.

— Вы его не слушайте, — сказала она Глебу, недовольно зыркнув на мужа. — Ешьте-ешьте… Мы любому гостю рады. Сейчас тут никто не ходит, на постой не останавливается, живем ровно звери какие. Иной раз и по месяцу никого не бывает. Одно развлечение — с этим ругаться. Оставайтесь.

— Да, конечно. Куда вы сейчас? — поддакнул Горбун.

— До Города далеко? — спросил Глеб.

— Дней пять, не меньше. В лучшем случае, — ответил хозяин. — А вы у постояльцев моих спросите. Они как раз в Город идут, может, и вас с собой возьмут. Вот, кстати, и они. Не знаете, случаем, их?

Заскрипели ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Глеб поднял глаза и увидел тяжелые, окованные металлом сапоги.

— А кто они? — спросил он, но через мгновение надобность в ответе отпала. Спускающийся по лестнице человек показался полностью, и Глеб узнал этот холодный прищур глаз. Он вскочил, перехватив копье. Бешено застучало сердце.

— Тю! — присвистнул Стрелок. — Видно, я промахнулся.

— Что там у тебя?.. — Показались и остальные, все в легких кожаных куртках и при оружии. Они глянули на Глеба, узнали, разошлись, окружая Глеба, расшвыривая ногами мешающую мебель. Хозяин с хозяйкой неслышно куда-то исчезли, и в гостиной повисла зловещая тишина.

— Гоблинский дружок, — произнес Медведь.

— От топора бы он не ушел, — хмыкнул Черный.

Длиннорукий Клод молча вытащил из-за пояса кинжал и стал быстро перебрасывать его из руки в руку, словно рукоять жгла ему ладони.

Глеб слегка согнул ноги. Чуть пригнулся. Повернувшись, бегло пробежался взглядом по кольцу противников, запомнил положение каждого. Отметил, что потолок слишком низкий, да и вообще тесно — копьем надо действовать осторожно…

— Ты кто такой? — поинтересовался блондин с обнаженным двуручным мечом в руках.

— Эй, Медведь, чего с ним разговаривать? — возмутился Стрелок. — Кончим его сразу.

— Как ни странно, но на этот раз я с тобой согласен, — ухмыльнулся бородач, играющийся топором. Он кивнул на копье в руках Глеба, плюнул на пол и сказал: — Оружие труса.

— Оружие гоблинов, сволочь, — прохрипел Глеб, сдерживая ярость.

— Слышали? Он сказал, что гоблины — трусы! — Черный захохотал, задрав подбородок и опустив широкое лезвие топора.

Глеб увидел, как задергался комок кадыка под бородой, и дальше все произошло само собой, неуловимо быстро, рефлекторно, за пределами сознания — так, как учил его когда-то Уот. Как уже было однажды на Большой Охоте, давным-давно.

Копье рванулось вперед, и вместо кадыка в горле Черного возникла дыра — черная дыра — из которой с хлюпаньем вырвались кровавые брызги. Глеб подшагнул к медленно опускающемуся телу, на возвратном движении ударил тупым концом древка стоящего сзади изуродованного долговязого с кинжалом, развернулся и наконечником прочертил в воздухе дугу. Ярко-красные капли узкой полосой легли на бревенчатую стену гостиной, и Стрелок, выронив арбалет, схватился за шею — меж его пальцев потекла густая кровь, похожая на вишневое варенье. Продолжая рассекающее движение, копье нарисовало еще один шрам на лице Клода, выбив ему глаз и разрубив хрящ носа. Глеб прокрутил копье над головой и, подавшись всем телом вперед, всадил наконечник в живот обезображенного вора. Качнувшись назад словно маятник, он высвободил копье, и труп со страшной рваной раной тяжело упал на пол.

— Черт! — только и смог произнести Медведь, отступая и неловко парируя мощный прямой удар в грудь. Столкнувшись с заговоренным деревом, меч со звоном лопнул. Глеб ткнул блондина в ногу, пропоров бедро, подсек другую, и когда его противник, теряя равновесие, стал заваливаться вперед, подставил под него копье. С хрустом лопнула грудина, и Медведь повис на древке, наколотый, словно жук на булавку…