Юрий Любушкин - Тайное оружие Берии. «Собачий спецназ» НКВД

А вот зараза, когда летит, лучше и не слышать. Вой такой мерзкий и противный – душу словно из тебя на кулак наматывают. Хоть уши затыкай и беги куда подальше. И маму, и папу, и всю родню сразу вспомнишь. Попрощаешься. Некоторые бойцы по первости с перепугу в штаны накладывали. А что? Страшно…

Но как замечал Тарас Галушка, танкистам за броней эта «хренотень» нипочём. Пехоте, конечно, это да – не позавидуешь! Главный враг у нашей пехоты. От его злого огня основные потери.

Однажды и им досталось, да ещё как! Вспоминать не хочется… Покурили, вполголоса обсуждая все «прелести» нехитрой с виду «штуковины», и словоохотливый танкист продолжил свой рассказ…

— Подсолнухи на том поле, скажу я вам, хлопцы, – загляденье. И поле само под ясным голубым небом, как с холста сошло, – залюбуешься. И среди этой ненаглядной картины то там, то тут наши танки горят. Горят, родимые. Послали нас в лоб на немецкие батареи. Нет чтоб с фланга обойти… Э–ээ, да что там говорить: воевать мы пока что не научились. Да и не жалеют нашего брата… А ну её, эту жалость, к едрене матрёне. Не о ней сейчас речь.

…Когда их танк подбили, они выскочили со стрелком–радистом из башни. Успели. Вовремя. Танк уже огнём занимается. Плохи дела: боезапас в любую минуту рвануть может. Только механик–водитель выбраться не может. Или ранило или контузило. Одному ему не справиться. Они к нему на выручку. Тут напарника и шандарахнуло осколком. Туловище в одном месте, голова в чёрном танкистском шлемофоне в другом. Алая кровь хлещет на стебли подсолнухов. Словно вжик – и громадной бритвой срезало.

Вытащил Тарас с грехом пополам механика. Пот градом с него. Больно дюжий хлопец раненый товарищ. Тарас развёл руками, показывая ширину мощных плеч спасённого. – Як ваш майор. А тяжелючий, шо наш танк… Но тащу, значит, ползком на себе. Дышу от усталости, как паровоз. Поспешать надо. Танк‑то наш уже вовсю заполыхал. Факел. Того и гляди сейчас рванёт. Путь держу к тридцатьчетверке, у которой башню свернуло и гусеница перебита. Слава бог у, ещё не горит. И на том спасибо. Схоронимся под ней до поры до времени. Доброе укрытие. А там передохну и к своим перебираться будем. Стонет мой товарищ, и то хорошо, значит, жив. До танка доберёмся, там и перевяжу. Лишь бы немецкий наблюдатель не засёк. Только подумал, и началось… Тьфу, ты! Накликал беду!

И завыли чертяки, затянули свою паскудную волынку. Все – сейчас устроят за нами охоту: пиши пропало. Так и есть. Полетела на нас фашистская пакость. Может, ещё пронесёт? Вот он уже и спасительный танк. А мины к нам все ближе и ближе. Кучнее ложатся, значит, точно, засекли. И сразу померкло великолепие июльского утра.

Как назло, никак я механика не могу под днище пропихнуть. Не получается, хоть ты тресни. Сам влез и его ухватил за подмышки, тяну в спасительное укрытие. Скорей, скорей, только бы успеть! Тут как шандарахнет взрывной волной, я сам подлетел на месте. Если бы не шлемофон – все, разбил бы головушку о гусеницу. Очухался, дальше тащу своего товарища. Почти затащил, глянь, – а у него ступнёй нет. И ноги все до колен, как фарш, живого места нет.

— Вот такой «огурец» прилетел, – Галушка хлопнул по стволу трофейника, – и истёк за секунды кровью мой механик–водитель… Как крути не крути – самый главный враг нашей пехоте. Так что на фронте, хлопцы, пуще всего остерегайтесь этой заразы.

— А як же, – кто‑то из них пошутил невесело. Весёлого было мало…

И стал двадцатидвухлетний взводный седым, как лунь, после того памятного боя, когда небо лучилось безоблачной июльской синевой и ничто, казалось, не предвещало страшное слово «смерть» посреди бескрайнего сказочной красоты поля из подсолнухов. Отсюда и прозвище – Седой.

Два самых горьких военных лета хранила судьба незлобливого улыбчивого взводного, а на третий год кровавой страды и не уберегла. Погиб геройски гвардии капитан Тарас Галушка, штурмуя со своим батальоном печально известное село Сычевка под Ржевом лютой зимой в начале сорок третьего… Много его боевых друзей погибло в тех жестоких кровопролитных боях у доселе мало кому известного русского села с незамысловатым названием.

— А вот ещё одно окаянство на нашу голову: пушка – «собака».

Сто тридцать семь миллиметров, автоматическая. Скорострельность такая, что звук издаёт, будто собака захлёбывается от лая. Отсюда у неё и прозвище такое звучное. И нет от неё спасу ни пехоте, ни танкам. Кучно бьёт. Наша палочка–выручалочка, сорокапятка, хоть и калибр поболее имеет, но все равно не чета ей. С немецкой «собакой» не сравнишь. Основательно фашист приготовился к войне…

— Тарас Григорьевич, вы обещали ещё про «лаптежник» и «раму» рассказать, – напомнили ему.

Лукавили. Ещё вчера старлей Угрюмый им подробно рассказал об исчадии ада – немецком бомбардировщике Ю-87 и о предвестнике ада, самолёте–разведчике «раме», прозванном так фронтовиками за свой характерный особый фезюляж. Точно что твоя рама на окне.

— Хитрая лиса, летает на большой высоте, все высматривает, вынюхивает. Ни одна зенитка не достанет её. И тут же на землю передаёт координаты целей. Говорят, оптика на ней стоит – закачаешься. Мощная, цейсовская. С такими зенками, как у этой паскуды, – старлей был своём амплуа, – ничего от неё не спрячешь. Коль появилась в небе – жди гостей или ураганного артиллерийского огня по всем замаскированным объектам. Маскируй не маскируй, а если кружится, гадина, над ними, то, значит, засекла.

Уже после занятий в учебном классе старлей охотно чертил – фас и профиль – мелом на доске силуэты вражеских самолётов. С массой подробностей и едких смачных комментариев, что и от кого можно ожидать. Доходчиво излагал. Все это им пригодится уже скоро… Как и подробности про фрицевские «огурцы» и пушку–собаку…

— Цэ дило, добре, – обещал лейтенант на следующем перекуре. А теперь – строиться! Приступить к занятиям!

Но следующему перекуру не суждено было состояться. Только–только построился отряд, как майор Ковалёв и ошарашил их новостью:

— Получен приказ. Убыть на фронт. – Строй на пару минут словно онемел, храня мёртвое молчание, и вдруг взорвался десятками молодецких – ур–рр–а-аа!..

И во всеобщей эйфории – ну наконец‑то, дождались! Теперь держитесь, гады! – ёкнуло под сердцем у Никиты. – Как там ребята? Встретимся, не стыдно будет им в глаза смотреть. Хватит в тылу отсиживаться. Они воюют, а он… Значит, скоро увидимся. Теперь точно скоро.

Никита много раз мысленно представлял себе эту встречу. Дух захватывало. Да и новостей скопилось: не на один день и не на одну ночь душевных разговоров. Наверное, тоже в своих рюкзаках среди нехитрых армейских пожитков бережно хранят самое дорогое и бесценное из довоенной жизни – зеленую пограничную фуражку. Чего уж там скрывать: од но её наличие душу греет…