Александр Мазин - Утро Судного Дня

Трехглазый выглядел точно так же, но что-то изменилось… Что-то очень сильно изменилось… Грива смотрел на существо и никак не мог понять, что именно. Но потом все-таки сообразил. Изменился не трехглазый. Изменился сам Грива. Его отношение к чужому… То есть нет, уже не к чужому — к своему. Потому что сам Грива стал другим. Он знал что-то, этот новый Грива… Но знание это было — как слово, которое, кажется, вот-вот вспомнишь… И никак не вспомнить. Только это было не слово. СловоГрива знал…

Он шепнул его, коснувшись плавающей в воздухе длиннопалой руки…

…И очнулся.

Боль навалилась внезапно и с такой силой, что Артём не сумел сдержать стон. От боли все вокруг было мутным и багровым. Но с болью Грива умел справляться. И справился. Зрение прояснилось — и Грива увидел Дашу. Даша смотрела на него. Слезы, серебряные капельки, выскальзывали из уголков ее широко раскрытых блестящих глаз и быстро, как крохотные живые существа, сбегали по щекам…

— Не плачь… — прошептал Грива. — Дашенька, не плачь. Ты такая красивая… Все будет хорошо…

Девушка качнула головой. Улыбнулась вымученной улыбкой.

— Ты сильный и храбрый, Ар Т’ом… Но ты умираешь. И я умру вместе с тобой.

— Нет, мы… — В горле Артёма было так сухо, что вместо слов получился невнятный сип.

Даша поднесла к его лицу руки, сложенные горстью. Струйка холодной воды потекла ему в рот. В голове немного прояснилось.

— Мы не умрем, — произнес он, вложив в эти слова все оставшиеся силы. — Верь мне!

— Я тебе верю, любимый! — плача, проговорила Даша. — Я тебе верю…

Черты ее лица расплылись, и Грива снова потерял сознание.

Трехглазый был там же, где Грива его оставил. И Артём по-прежнему держал его за руку.

— Помоги мне! — попросил Грива, вглядываясь в это нечеловеческое и вместе с тем почти родное лицо. — Укажи мне путь!

Ничего не происходило. Длинное желтоватое тело плавало в воздухе. А внутри Гривы нарастало чувство: вот-вот, сейчас этопроизойдет… И — произошло!

Третий глаз на выпуклом лбу существа ожил. Он «проступил» сквозь фиксирующую ленту, как жидкость проступает сквозь ткань. Глаз был синий, как вода горного озера. Или — как линза-концентратор в стволе импульсника. Да, именно так. Как линза. Казалось, за ним, внутри, в глубине, бурлит, умножаясь с каждым мгновением, заряд чудовищной энергии…

— Иди домой, новый человек! — грянуло в мозгу Гривы. — Иди домой — или у тебя не будет дома!

— Но как? — спросил Грива, содрогаясь от той силы, что кипела внутри синевы.

— Отдай всё! — грянул Голос. — Отдай всё до конца!

— Но тогда… меня больше не будет? — прошептал Артём. — Я умру, да?

— Больше чем умрешь, новый человек! — Голос рвал мысли Гривы, обращал их в разноцветные клочья, кружащиеся в ревущем потоке. — Это больше, чем смерть, новый человек! Это — Исход! Иди домой. Домой!

— Да… — чуть шевельнул губами Артём. — Я иду…

Выпустил руку трехглазого и шагнул в бездну.

Уже растворяясь в ничто, Артём успел почувствовать, как чьи-то пальцы сжали его ладонь…

Так бывает, когда без аппарата нырнешь на слишком большую глубину. Где-то наверху — перламутровая пленка поверхности. Тебя несет к ней, ты двигаешь руками и ногами, чтобы добраться до нее быстрее, отработанный воздух (его осталось совсем немного, и он так и горит внутри) рвется наружу. Но ты знаешь: поддаваться рефлексам нельзя. С каждым уходящим пузырьком ты теряешь плавучесть, а желание вдохнуть намного сильнее желания выдохнуть. В какой-то момент ты понимаешь, что можешь и не успеть. Чувства притупляются (остается только одно — дышать!), угол зрения сокращается, теперь в нем — лишь бесконечно далекая бликующая пленка… А потом приходит покой. Ты продолжаешь двигаться, но так медленно, словно каждая секунда — бесконечность. И тебе уже не важно, всплывешь ты или нет… Пузырьки воздуха выскальзывают у тебя изо рта и уходят к солнечной кисее над головой (совсем близко), и ты больше не приближаешься к ней, а через еще одно бесконечное мгновение начнешь удаляться…

…И тут пленка разлетается в клочья, тугая струя ударяет в тебя, бросая вниз, но цепкие крючья манипуляторов вовремя охватывают твое обмякшее тело, вздергивают его вверх, и ты повисаешь над водой — оглушенная рыба в лапе механического «альбатроса». Еще один рывок — и ты у него в брюхе: в реанимационной капсуле спасательной вертушки. Сквозь мерцающую пелену беспамятства до тебя доходит чужая мысль: «Успел…» И в следующий миг вся замороженная боль умирания взрывается у тебя внутри.

— Артём… Артём Грива… Майор, ты меня слышишь? Если ты меня слышишь, мигни…

Мутная дымка перед глазами. В дымке — что-то желтое… Или розовое… Что-то постороннее — во рту, в горле, в теле… Чужеродное… Металл… Тело скручивает судорога, но результат — новая боль. И понимание — у меня есть руки. Только они не слушаются… Еще одно усилие…

— Проклятье! Держите его, держите! — рявкает злой (и такой знакомый) голос.

Я пытаюсь что-то сказать, но что-то постороннее в горле мешает. Спазм. Желудок сжимается, в горле булькает слизь, ледяной воздух обжигает легкие…

Судорога, новая боль, еще судорога, треск, хруст, пронзительный надрывный вопль сирены, мутная пелена вспыхивает желтым огнем… И рассеивается.

Я — жив. Я сижу на краю кровати. Передо мной — белая стена. Справа панически верещит какая-то механика. Дышать по-прежнему трудно.

Ага, изо рта свисает какая-то трубка. Тяну. Трубка поддается неожиданно легко и оказывается у меня в руке. Она скользкая.

Нога!

Я смотрю на свою голень. Почему-то я знаю, что она должна быть сломана. Открытый перелом. Белая кость, торчащая из рваной раны… Ничего этого нет. Только розовое пятно шрама на загорелой коже.

— Майор Грива! — раздается голос за спиной.

Оборачиваюсь. Слишком резко. Что-то опять опрокидывается. Короткая боль в предплечье…

Я узнаю его не сразу, невысокого крепкого японца в тщательно отутюженной бледно-голубой одежде (Одежде! Как давно я не видел одетых людей!), с радужным значком на груди. На плечах его узенькие серебристые полоски с золотыми значками…

Потом у меня в голове словно вскрывается какой-то шлюз — и я понимаю, что это погоны. Погоны специального координатора Всемирного комитета по выявлению и пресечению несанкционированных научных ислледований, чаще называемого «Аладдин». И человек этот мне очень хорошо знаком. Специальный координатор Хокусай Танимура. Мой непосредственный начальник, давний приятель моего деда, Андрея Алексеевича Гривы. А сам я тоже Грива. Артём Алексеевич.