Александр Шакилов - Ренегат. Империя зла

Ему вынесли приговор еще по пути сюда – десять лет с правом продления трудового договора.

Суды в Союзе быстрые. И союзники гордятся этим. Все на борьбу с волокитой и бюрократией!

Вихляющей походкой – а Тарсус еще критиковал Ивана за пародию на прекрасный пол – к нему приблизился некто с явно напомаженными губами и напудренным лицом, но с усиками и бородкой. В одной руке некто держал престранный дуршлаг с множеством серебристых цилиндров на выпуклой стороне, а во второй – подобие маркера, вдвое длиннее и толще обычного.

– Какие у нас замечательные волосики! – Напудренный говорил протяжно, забавно коверкая слова. – Уберем! Не надо! – И он возложил на голову Жукова свой «дуршлаг».

Заботясь о зубах и почках, Иван даже не пошевелился, хотя почувствовал лютый холод, будто его макушку сунули в морозильную камеру.

– Вот и чудно, вот и молодчинка! Люблю покладистых мальчиков!

«Дуршлаг» с легким чмоком отделился от черепа. Ощущение чрезмерной прохлады исчезло. Зато напудренный ткнул «маркером» сантиметров на пять выше левого виска осужденного. Кожу обожгло. Иван зашипел, но не пошевелился.

– Молодчинка! Обожаю! – Закончив истязать жертву, напудренный сунул «маркер» в карман, а взамен вытащил дамское зеркальце. Жуков, похоже, обречен смотреться в такие зеркала. – Гляди-ка на себя! Гляди, какой ты теперь красавчик!

Он смиренно – почки, зубы! – подчинился, моргнул. И сверзился с табурета.

Вэвэшники дружно заржали. Напудренный противно, будто стараясь походить на женщину, захихикал с придыханием.

Ладно еще разбитое сине-черное лицо, опухшее так, что едва видны глаза, но череп… На нем не осталось волос. Вообще. Ни клочка. Зато появилась зеленоватая неровная татуировка: «СЗ М АТ 01245 1201».

– Но они же отрастут, да? – Поднявшись, Иван провел ладонью по совершенно гладкой голове – ни единой ворсинки, ничто не цепляется. Он как-то экспериментировал с прической, выбривал виски – ощущение было другое.

Дружный хохот в ответ.

– Зачем это? В кудряшках заводятся кусачие насекомые, тебе не надо. Ни причесываться не надо, ни шампуня не надо. Никогда больше не надо. Ты теперь молодчинка!..

Каждое воскресенье Жуков молился в храме на первом этаже родного небоскреба. Молился истово, свято веря в то, что молитва укрепит его семью, его страну и добавит сил Председателю. Каждые шесть лет в стране случались выборы – потому что демократия, власть народа. Страна ведь так и называется – Союз Демократических Республик. Правда, Иван до сих пор не знает, что это за республики такие… Он помнил выборы. Все радостные, нарядные, с детьми. У девочек бантики, у мальчиков галстуки-бабочки. И все идут на участки. А там бюллетени и урны. И все голосуют, конечно, за Председателя и Героев Революции. И не потому, что других имен в бюллетенях нет, а потому что это разумно – отдать свой голос за тех, кто знает, как сделать всем лучше, кто ведет нас к светлому будущему…

Теперь у Ивана нет семьи.

Страна отказалась от него, назвала врагом.

Председатель объявил охоту на последнего в роду Жуковых.

И на выборы его никогда уже не пустят, даже если оправдают. Потому что он заклеймен.

Вэвэшники били Ивана, пока он не запомнил свой личный номер, проштампованный на черепе. Теперь, даже проснувшись посреди ночи, Иван Жуков четко прокричит:

«Эсзэ эм атэ ноль один двести сорок пять двенадцать ноль один!»

В лагерь, на далекий остров Хортицу, Ивана везут в теплушке.

Теплушками бывалые работяги называют вагоны, в которых нет ни полок, ни диванов, а из удобств – только синяя кабинка биотуалета. На потолке дырчатые насадки, точно в душевой. Между насадками – какие-то щели.

Почему теплушка? А потому что в вагоне очень тепло.

Это юмор такой. У них, у бывалых, вообще шуток разных много. Они только и делают, что целыми днями режутся в карты и шутят. У некоторых есть забавные всякие девайсы, непонятно как пронесенные в вагон – ведь всех перед посадкой обыскивали, даже заставляли наклониться и раздвинуть ягодицы. Электронные пластиковые коробочки издают звуки – пищат, вскрикивают, стонут; на крохотных ЖК-экранчиках мелькают рожицы монстриков или сладострастные лица красоток. Из разговоров Жуков узнал, что эти девайсы сделали сами рабочие. Это у них вроде средства оплаты за разного рода услуги. Киборги-вертухаи считают такую валюту вполне конвертируемой.

Вот только за костюмы радиационной защиты все равно надо сражаться.

Изнутри стеклопластик вагонных стен обшит кусками, кусочками и довольно значительными плитами из свинца. Их много, этих кусков-кусочков, очень много. Но все же участков поверхности без металла в разы больше. Как только закрылись сдвижные двери вагона – состав еще не покинул вокзал, – двое мужчин в возрасте принялись с помощью заточек и мелких шурупиков – откуда взяли? – крепить свои свинцовые пластинки.

– Зачем это? – спросил Иван, сидевший, как и прочие, прямо на полу. Он уже знал, что им всем конкретно повезло. Обычно народа в вагон набивают столько, что можно лишь стоять.

– Чтобы теплее было, – ответил ему сухощавый мужчина в высоких сапогах, самой настоящей ушанке на искусственном меху и ватной фуфайке.

Жуков такие прикиды только в кино видел. Или в книжном файле каком-то. Он еще удивился: на кой мужик так вырядился?..

Позже, когда выбрались из Москвы и температура в вагоне упала настолько, что изо рта пошел пар, Иван понял на кой. Но то позже. А тогда он нашел дыру в стене вагона и, зажмурив один глаз, второй приставил к ней. Гетто персов, потом развалины, потом бескрайняя свалка, по которой ползали мусоровозы, похожие на гигантских навозных жуков, разве что цвет неподходящий. А потом закончилась и свалка. Потянулся унылый пейзаж: равнина, деревьев нет, а те, что есть, лежат на земле уже много лет. Посыпал снег. Как на Новый год, когда в расписании осадков обязательно значится пятнадцатиминутный снегопад…

Закончив возиться с пластиной, сухощавый обернулся к Ивану, обхватившему себя руками, чтобы хоть немного согреться.

– Ты че, ламер, первый раз в первый класс?

Поезд уже больше часа мчал по бескрайним просторам Родины.

– Что, простите?

– Прощаю. Говорю, рожденного летать опустили на грешную землю? – У мужчины прищуренные глаза цвета стали, окруженные сетью морщин, и седая щетина. На правой щеке татуировка: надкушенное яблоко.

У отца тоже был рисунок на плече – горящий олимпийский факел. Отец спортом всерьез занимался, хотел быть лучшим. Но пришлось воевать за идеалы Революции, а потом отстраивать страну заново, так что…

Сухощавый не моргая смотрел на Ивана. Ждал ответа. В руке – заточка, когда-то бывшая ложкой. Только что не было ее, а вот уже есть. Рукоятка – лезвие. Перемотанное изолентой черпало упирается выпуклой частью в ладонь.