Сергей Кусков - Игрушки для императоров. Иллюзия выбора

Вот так, прямо в лоб, такие вещи? Зашибись!

– И после всего, что вы натворили, ты думаешь, что я пойду у вас на поводу? – Я хрипло, через силу, рассмеялся.

Она отрицательно покачала головой:

– Нет, не думаю. Но давай сформулируем ситуацию немного иначе и вспомним кое-что из прошлого?

Я согласно пожал плечами:

– Давай попробуем.

– Пятая дорожка, «полоса смерти», – начала она. – Обрывающаяся и падающая девочка. Безразличие инструкторов к ней. Помнишь?

– Такое можно забыть?

– Это я подстроила ту ситуацию. Я задалась целью вышвырнуть тебя оттуда и сделала все возможное, чтобы осуществить это. Девочка упала сама, да, но вышвырнула тебя я, Хуанито! Все, что там произошло, весь тот день от начала до конца – моя постановка, мои заготовки, которые в неожиданный момент сработали. Я считала, что так будет лучше, но…

Но?

Вздох.

– Я не имела права так поступать. Ты взбешен, разозлен, обижен. Считаешь нас человеконенавистницами, суками, видишь нас только с негативной стороны. Но это не вся правда.

Вся правда в том, что мы монолит, который всегда стоит за своих. У нас жестокие порядки, мы те еще стервы, но мы никогда, НИКОГДА не станем животными, которыми ты нас считаешь.

Оглянись вокруг. Мир жесток. Ты поступил правильно, отказавшись с нами сотрудничать, как человек я тебя понимаю и поддерживаю. Но только как Катарина де ла Фуэнте. А как Ласточка, кадровый офицер службы вербовки, я тебя спрашиваю: «А что было бы, если бы Кампос-младший узнал о вашем разговоре с хефе из других источников? Тогда, когда нас не было бы с тобой рядом? Что бы произошло потом?» Ты хочешь барахтаться в мире и будешь барахтаться. У тебя получится. Но однажды, когда ты начнешь переходить улицу, тебя собьет какое-нибудь дерьмо при больших деньгах, и, если выживешь, дело повесят на тебя, обвинят во всем. Доказать ты ничего не сможешь. А потом вечером твоя дочь будет возвращаться из школы, и еще один подобный хмырь, или даже группа, поймает и изнасилует ее. А затем отпустит. И ты вновь ничего не сделаешь. Они и отпустят-то ее потому, что ЗНАЮТ о своей безнаказанности и твоем бесправии! Это только два примера. Хочешь, я буду перечислять их до бесконечности? Бизнес. Работа. Карьера. Грош цена твоим потугам, если в любой момент ты можешь попасть в ситуацию, когда гнида вроде Бенито Кампоса раздавит тебя! Тебя, твою семью и близких, твоих детей! Когда ты не способен ответить, не способен дать сдачи! Какими словами будешь ругать себя, если подобное случится? Как будешь проклинать?!

Да зачем далеко ходить, достаточно вспомнить лишь одного знакомого мне парня, гулявшего по центру с подружкой, и банду тойоты, которая решила отчего-то, что об эту парочку можно как минимум почесать кулаки…

Она смотрела вперед и вдаль, но прекрасно видела, как меня повело. Я сжал кулаки и принялся судорожно вдыхать и выдыхать воздух, борясь с приступом. Меня трясло, я был на грани. Она же, насмехаясь, била и била дальше, прицельными, прямо в яблочко.

– А что, если бы на ее месте была другая девушка? Обычная, из твоего же района? Догадываешься? Конечно, догадываешься! Не раз об этом думал. А на их месте, в свою очередь, могли оказаться другие гопники, не обязательно знакомые тебе. Например, подвыпившие camarrado из какого-нибудь эскадрона. Что б ты делал потом, Хуан?

Да, мы жестокие. Да, бесчеловечные в некоторые моменты. Да, способны предать или ударить в спину, если возникнет необходимость. Но только нельзя в этом мире быть белыми и пушистыми! Нельзя быть благородными! Благородные и пушистые обречены. Это главная мысль, о которой ты забываешь, выливая на нас грязь. Мы жестоки, но мир не лучше. И мы можем противостоять ему, а ты нет. – Она сбавила обороты, давая усвоить мне этот урок. – Совет офицеров поставил мне ультиматум. Я тебя из корпуса вышвырнула, я же должна вернуть. Не так, вернуть в исходную точку, после которой ты хлопнул дверью. Это точка выбора, Хуан. И ты должен выбирать так же, как тогда, без эмоций и нервов. Разумом.

Ты можешь отказаться. Психануть, обидеться, все такое. Вот только мне плевать на твои психи. И Мишель. И остальным. И ты знаешь это.

Или ты выбираешь осмысленно, как умный взрослый человек, или…

– Тебе не все равно, – усмехнулся я, перебивая ее. Я прочел это в ее глазах и жестах, в интонации. – Ты тоже хочешь, чтобы я вернулся. Почему?

Она задумалась надолго. Интересно, сейчас соврет?

– Да, я хочу, чтобы ты вернулся, – призналась вдруг она, – ты прав. Потому что, если придешь сейчас, это будет решение сильного человека, знающего, что его ждет, и знающего цену своим ошибкам. А если бы ты согласился тогда, это стало бы решением трусливого кролика, готового броситься в любой омут, лишь бы его обогрели и защитили. Это разные вещи, Хуан.

Пауза.

– Скажешь, это не так?

Огорошенный, я молчал.

– И наверное, чтобы понять это, снова оказаться в точке выбора, стоило пройти через все испытания? Как думаешь?

– У тебя не найдется сигаретки? – задумчиво потянул я.

Она протянула почти полную пачку:

– Оставь себе.

Я кивнул и прикурил.

– Спасибо. Это был важный урок. Наверное, ты права.

Она улыбнулась:

– Знаю. Я всегда права.

– Не завирайся.

Она вновь улыбнулась, но промолчала.

– Мне надо подумать.

– Думай.

Она встала и медленно поплыла к припаркованной вдали «эсперансе».

– Подожди! – окликнул я.

Катарина озадаченно обернулась.

– Ты забыла! – Я протянул ее блатную зажигалку.

Лицо сеньоры де ла Фуэнте расплылось в улыбке.

– Оставь себе. Мне она будет напоминать всего лишь об очередном хахале, о котором, не будь ее, я давно бы забыла, а тебе будет напоминать обо мне и уроках, которые ты усвоил.

Она отвернулась и пошла, теперь уже не оглядываясь.

Сказать, что я был зол, – ничего не сказать. Я был в бешенстве! Но не в пустом бессмысленном порыве обиженного ребенка, которому не дали кусок торта, а в осознанном бешенстве отчаяния загнанного в угол взрослого.

Ведь ребенку неизвестно о вреде сладкого, и объективных причин для неполучения торта, на его взгляд, нет. Для него виноваты подлые взрослые, незаслуженно его обижающие. Я же, в отличие от ребенка, знал, что сладкое вредно для здоровья. Это выбивало почву из-под моей ненависти, превращало ее в фарс. Я был тем самым ребенком, но злился не на причины воздействия, а на методы. А это совсем другая песня.

Методы? Да, бесчеловечны. Но что еще ждать от ангелочков? Их воспитывали с помощью подобных методов, они не знают, что можно иначе. Ведь только так можно сломить и перемолоть спесь, играющую в приходящих к ним бродяжках и попрошайках, брошенных и никому не нужных детях наркоманов, алкоголиков, неудачливых гастарбайтеров. Только крайней агрессией, запредельным человеконенавистничеством. Катарина еще жалела меня, составляла свой дурацкий план, учитывая такой глупый и незначительный по сравнению с целями фактор, как сочувствие. И совсем не потому, что при более жестком прессе они бы меня потеряли. Наоборот, я вполне себе мог проникнуться их способностями вытаскивать из дерьма и кинуться в объятия, а не, как сейчас, сидеть в четырех стенах и рассуждать о «возвышенном». Потому что главное в произошедшем за последнюю неделю можно записать тремя фразами.